Поклонники Сильвии

Передай всем, кого это интересует, что я навсегда покинул Монксхейвен. Беспокоиться за меня не надо, средствами к существованию я обеспечен. Пожалуйста, нижайше извинись за меня перед моими добрыми друзьями, господами Фостерами и моим компаньоном Уильямом Кулсоном. Прошу тебя, прими мою любовь и попроси о том же твою матушку. Пожалуйста, передай моей тете Изабелле Роб-сон, что я глубоко почитаю и искренне люблю ее. Ее дочь Сильвия знает, какие чувства я всегда испытывал и буду испытывать к ней, знает лучше, чем я могу это выразить словами, посему для нее у меня нет сообщений. Да благословит и хранит Господь мое дитя. Считайте меня умершим. Я умер для вас и, возможно, скоро и в самом деле умру.

Твой любящий друг и покорный слуга,

ФИЛИПП ХЕПБЕРН.

P.S. Да, и еще, Эстер! Во имя Господа и ради меня присматривай за („моей женой“ было зачеркнуто) Сильвией и моей дочкой. Думаю, Джеремая Фостер поможет тебе стать им другом. Это последняя важная просьба Ф.Х. Она очень молода».

Эстер снова и снова перечитывала письмо, пока у нее не защемило сердце, уловившее отголосок безысходности в строках, написанных Филиппом. Она убрала его послание в карман и целый день, пока работала в магазине, размышляла о нем.

Покупатели отмечали, что она спокойна, но менее внимательна, чем обычно. Эстер рассчитывала, что вечером перейдет по мосту и навестит добрых старых братьев Фостеров, чтобы спросить у них совета. Но кое-что помешало осуществлению ее плана.

Утром того же дня Эстер опередила Сильвия. Ей не к кому было обратиться за советом, ведь, чтобы получить совет, прежде пришлось бы откровенно рассказать о своих проблемах, а значит, и о Кинрэйде, на что Сильвии было особенно трудно решиться. И все же несчастная молодая женщина понимала, что должна предпринять какой-то шаг – но какой, она не представляла.

Отчего дома, куда она могла бы возвратиться, у нее не было; с исчезновением Филиппа в доме, где она сейчас обитала, Сильвия оставалась лишь с молчаливого разрешения его владельцев; она понятия не имела, какие у нее есть средства к существованию; она охотно пошла бы работать, пожалуй, даже с радостью снова занялась бы крестьянским трудом, но с маленьким ребенком на руках что она могла бы делать?

Ища выход из затруднительного положения, Сильвия вспомнила добрые слова одного из братьев Фостеров, того, который по окончании званого ужина в честь новобрачных предложил ей – пусть и в полушутливой форме – свою помощь. И она решила спросить у него дружеского совета и принять помощь, если таковая будет предложена.

После похорон матери ей впервые предстояло появиться на людях, и ее это страшило. Она вообще боялась выходить на улицу. Не могла избавиться от ощущения, что Кинрэйд где-то рядом, а она настолько не доверяла себе, что возможная встреча с ним приводила ее в ужас. Ей казалось, что, если она увидит его, хотя бы блеск его формы, или услышит издалека его знакомый голос, у нее остановится сердце и она умрет от страха перед тем, что за этим последует. Во всяком случае, такие чувства и мысли владели ею до того, как она забрала у Нэнси дочку, которую та одела для прогулки.

С малышкой на руках она была защищена, и ход ее мыслей полностью изменил направление. У девочки резались зубки, и она капризничала, и мать, думая только о том, как бы успокоить и утешить плачущее дитя, почти не заметила, как миновала опасную набережную и мост, равно как не замечала жадного любопытства и почтительного внимания тех, кто встречался ей на пути, кто узнавал ее, даже под покровом плотной вуали, являвшейся частью ее траурного облачения, которым снабдили ее Эстер с Кулсоном в первые дни после смерти матери, когда Сильвия почти не помнила себя.

Общество еще не вынесло свой вердикт по поводу исчезновения Филиппа – вероятно, потому что история Кинрэйда послужила предостережением против скоропалительных выводов и суждений в такое время, когда шла война и царило всеобщее смятение, – однако все сходились во мнении, что более печальная судьба не могла бы постичь супругу Филиппа.