Поклонники Сильвии

Другое дело – дочка Сильвии. Ее любили все – безоговорочно, безотчетно, без рассуждений. Кулсон и его полногрудая жена, не имевшие своих детей, никогда не уставали возиться с ней. Эстер те часы, что проводила с девочкой, считала счастливейшими в своей жизни. Джеремая Фостер взирал на малышку как на собственное дитя с того самого дня, когда та, завлеченная цепочкой с печатью, уважила старика, согласившись посидеть у него на коленях. Все покупатели знали печальную историю улыбчивой крошки; многие селянки той осенью, отправляясь на рынок в базарный день, непременно брали из своих припасов розовое яблочко, чтобы угостить «осиротевшую дочку Филиппа Хепберна, да хранит ее Господь».

Даже суровая Элис Роуз милостиво снизошла до маленькой Беллы. Она считала, что количество избранных с каждым днем уменьшается, но не желала, чтобы невинное дитя, что нежно гладило ее морщинистые щеки каждый вечер в ответ на ее благословение, было исключено из числа тех немногих, которых Господь предопределил к спасению. Ради девочки она даже смягчилась по отношению к ее матери и ревностно молилась за Сильвию – «боролась со Всевышним», как она выражалась, – дабы та была избавлена от участи множества отверженных.

Некий инстинкт подсказывал Элис, что малышка, столь трепетно любимая матерью и нежно любящая свою родительницу, которая дорожила дочерью как самым бесценным сокровищем, даже на небесах будет тосковать по тому, кого она больше всех любила на земле. Старая женщина была убеждена, что это и есть главная причина, побуждающая ее молиться за Сильвию, но вообще-то Элис Роуз, сама того не сознавая, была тронута дочерней заботой, которой постоянно окружала ее молодая мать, пусть ту и ждало, по ее мнению, неминуемое проклятие.

Сильвия редко посещала церковь или часовню и не читала Библию. Она скрывала свое невежество и, ради дочери, готова была наверстать упущенное, но было слишком поздно: она и прежде читала не очень бегло, а теперь и вовсе разучилась, с трудом разбирая слова по буквам и слогам. Так что если она и брала в руки Библию, то лишь для видимости. Правда, Элис о том не подозревала.

Никто не ведал, что происходит в душе Сильвии, да она и сама не смогла бы объяснить. Порой она просыпалась по ночам и плакала от жуткого чувства одиночества: все, кто ее любил, кого любила она, исчезли из ее жизни – все, кроме дочери, теплого нежного существа, что лежало в ее объятиях.

Но потом ей вспоминались слова Джеремаи Фостера – слова, которые она в свое время приняла за проклятие. И как же ей хотелось найти какой-нибудь ключ, который помог бы ей проникнуть во мрак неведомого, где рождаются и благословение, и проклятие, узнать, может, она и вправду совершила страшный грех, который падет на ее милую, восхитительную, невинную дочурку.

Если б кто-нибудь научил ее читать! Если б кто-нибудь объяснил ей значение грозных слов, что она слышала в церкви или часовне, помог постичь смысл таких понятий, как грех и благочестие! Доселе эти слова мелькали лишь на поверхности ее сознания! Ради дочки она должна подчиняться воле Божьей. Если б еще знать, какова Его воля и как ее исполнять в повседневной жизни.

Но не было никого, кому Сильвия осмелилась бы признаться в своем невежестве, у кого могла бы почерпнуть информацию. Джеремая Фостер намекал, что ее дитя, славная, веселая малышка Белла, у которой для каждого найдется доброе слово, которая каждому готова подарить поцелуй, будет тяжко страдать за правдивые, справедливые речи своей обманутой, возмущенной матери. Элис всегда отзывалась о ней как о пропащем человеке и в то же время упрекала ее за то, что она никогда не пользуется милостью Господней, а та просто не знала, как ее получить.

А Эстер, которую Сильвия охотно полюбила бы за ее неизменную доброту и бесконечное терпение ко всему и вся, что ее окружало, казалась холодной и неприступной в своей невозмутимой сдержанности. Более того, Сильвия чувствовала, что Эстер возмущена тем, что она никогда не упоминает про отсутствующего мужа, хотя та понятия не имела, что у Сильвии имелась веская причина вычеркнуть Филиппа из своей жизни.

Казалось, один только Кестер жалел ее, но свое сочувствие он выражал скорее взглядами, чем словами, ибо, когда он навещал Сильвию, а это порой случалось, они, по обоюдному молчаливому согласию, мало говорили о прежних днях.

Кестер все так же квартировал у своей сестры, вдовы Добсон, перебивался случайными заработками, иногда ради этого на несколько недель удаляясь в сельскую глушь. Но по возвращении в Монксхейвен он обязательно навещал ее и маленькую Беллу. И если он работал где-то поблизости от города, то недели не проходило, чтобы он не зашел к ним в гости.

Во время этих его визитов они не вели серьезных разговоров. Обычно коротко обсуждали незначительные события, интересовавшие их обоих. И лишь внезапный взгляд или недосказанное слово свидетельствовали о том, что есть тайны, которые не забыты, просто о них не упоминают.