Поклонники Сильвии

Но, как Сильвия ни пряталась за своей «ширмой», она все равно чувствовала, что к ней прикована пара глаз, которым блеск искреннего восхищения придавал особенную яркость. И куда бы они ни посмотрела, она натыкалась на их взгляд прежде, чем видела что-то другое. Посему, силясь не смущаться, она играла с завязками своего передника. За каждым ее движением следила еще одна пара глаз, правда, не столь красивых и сияющих. Это были глубоко посаженные глаза, серьезные, грустные, пожалуй, даже мрачные, но их взгляда Сильвия не замечала. Филипп, все еще ошеломленный тем, что она отвергла его протянутую руку, стоял недвижно в сердитом молчании, когда миссис Корни подвела к нему только что прибывшую молодую женщину:

– Мистер Хепберн, позаботьтесь о Нэнси Прэтт. Ей совсем не с кем поговорить, а вы все равно топчетесь без дела. Ваше лицо ей знакомо, она уже шесть лет покупает товары в лавке Фостера. Может, вы найдете, что сказать друг другу, а то мне надо чай разливать. Диксоны, Уокеры, Эллиоты и Смиты уже здесь… – миссис Корни смотрела по сторонам и, называя фамилии, загибала пальцы, – остались только Уилл Лэтэм и его две сестры, Роджер Харботтл и Тейлор; и они скоро придут, мы еще и чай допить не успеем.

И она, отойдя от них, принялась хозяйничать за столом. Приставленный к буфету, это был единственный предмет мебели, что остался стоять посреди комнаты: все лавки и стулья расставили по четырем стенам. В то время свечи излучали тусклое сияние в сравнении с тем, что исходило от пылающего очага, в котором – в знак гостеприимства – поддерживали ослепительно-яркий жаркий огонь. Молодые женщины в большинстве своем сидели; только две-три постарше, желая продемонстрировать свою хозяйственность, настояли на том, чтобы помочь миссис Корни, к ее великой досаде, ибо ей требовалось проделать кое-какие манипуляции со сливками и чаем – кому-то налить погуще, кому-то послабее, в зависимости от статуса гостя, – и она не хотела, чтобы посторонние видели ее маленькие хитрости. Молодые мужчины, которым чай храбрости не придал, а ничего более крепкого они еще выпить не успели, по-деревенски конфузливо мялись у двери, даже не переговариваясь между собой; разве что от случая к случаю один из них, должно быть первый зубоскал в компании, шепотом отпускал какое-то замечание, которое остальные встречали взрывом смеха, но в следующее мгновение, опомнившись, затихали и ладонями прикрывали рты, пока те не переставали предательски кривиться, и затем некоторые из них поднимали глаза к потолку, якобы рассматривая балки, – чинно отвлекались от неблагочестивых мыслей. В основном это были молодые фермеры, с которыми Филипп не имел ничего общего; стеснительный и осторожный, он отмежевался от них сразу же, как пришел. Но теперь предпочел бы стоять с ними, нежели беседовать с Нэнси Прэтт, которой ему нечего было сказать. Впрочем, ему мог достаться куда менее интересный собеседник, ибо Нэнси была скромная, уравновешенная молодая женщина, менее склонная хихикать по поводу и без, в отличие от многих более юных девиц. Однако, отвечая ей дежурными фразами, Филипп продолжал недоумевать, чем он оскорбил Сильвию, почему она отказалась пожать ему руку; и эта чрезмерная занятость собственными мыслями делала его не самым приятным собеседником. Нэнси Прэтт, уже несколько лет ходившая в невестах одного моряка с китобойного судна, в какой-то мере понимала душевное состояние Филиппа и не держала на него обиды; напротив, она старалась сделать ему приятное, выражая свое восхищение Сильвией.

– О ней много говорят, – сказала она, – но я никогда не думала, что она столь мила, степенна и благоразумна. Многие девушки, наделенные подобной красотой, только и глазеют по сторонам, желая убедиться, что на них обращают внимание, что они нравятся окружающим; а она, ровно дитя, разволновалась от обилия народа, забилась в темный угол и сидит там как мышка.

Как раз в эту минуту Сильвия взмахнула длинными темными ресницами и поймала все тот же взгляд, что она так часто встречала: Чарли Кинрэйд о чем-то беседовал с Брантоном с другой стороны очага. Словно от неожиданности, она попятилась в тень и расплескала чай себе на платье. Сильвия едва не расплакалась, до того она чувствовала себя неуклюжей и ни на что не способной; ей казалось, все думают, что она никогда не бывала в обществе и не умеет себя вести. Пунцовая от расстройства, сквозь слезы она увидела, что Кинрэйд, опустившись перед ней на колени, промокает ее платье своим шелковым носовым платком, и сквозь гул сочувствующих голосов услышала, как он ей сказал:

– Эта ручка на дверце буфета сильно выпирает, я тоже об нее локоть зашиб.

Кинрэйд так искусно нашел оправдание ее неловкости, что теперь, возможно, окружающие не сочтут ее безрукой; к тому же благодаря этому инциденту он оказался рядом с ней, что было куда приятнее, чем ловить его взгляды издалека; между ними завязался разговор, что тоже было очень приятно, хотя поначалу Сильвия заметно смущалась от того, что они беседуют с глазу на глаз.