Покой

Они грустили, что лето кончается. Несколько дней назад Нуран показала Мюмтазу, как у них над головами пролетает первая стая ласточек. Тем утром она тоже пришла в ялы и принесла три засохших дубовых листика, которые подняла на дороге. Жучки-могильщики изгрызли листики по краям, а ближе к сердцевине по ним медленно разлилась краснота осеннего вечера. Мягкие обычно листья стали металлически-твердыми, словно кто-то оторвал их от нежности вечера.

Голос одинокой птицы прозвучал несколько раз вдалеке, точно внезапный вскрик флейты в оркестре среди скрипок и виолончелей, вселяя невообразимую тоску. Оба подумали о каком-то несчастье, вызвавшем эту тоску, которое питает ее, делает острее, однако отличается от нее самой. В это мгновение они словно бы чувствовали, как в деревьях больших рощ становится меньше соков, ветки тянутся друг к другу, будто мерзнут, сухие листья падают от малейшего шороха. Все вокруг было полно цветенья, словно весной. Фисташковое дерево покраснело, как багряник, однако выглядело печальным.

— Давай как-нибудь утром пораньше съездим в лес в Эмиргяне? Так красиво, когда деревья дрожат и просыпаются…

Маленькое облачко, плывшее по небу под дуновением неизвестно откуда взявшегося легкого ветерка, сначала превратилось в розовый сад, а затем, распавшись на крошечные кусочки, оказалось почти у них над головой и там стало ковром под ногами вороного скакуна с огненной гривой.

Они встали, медленно зашагали прочь. Тенистая дорога между горой и заборами прибрежных ялы в полутьме напоминала зал старинной молельни. В этом зале из веток они наблюдали, как за его стенами вместе с ними шагает вечер.

В тот час, когда все томилось от собственной тяжести, они дошли до Анатолийской крепости, держась за руки и испытывая от этого необыкновенное счастье. У крепости они вошли в маленькую кофейню справа от пристани. Уже изрядно стемнело. Вдоль пристани выстроились лодки с ловцами луфаря. Всегдашнее ночное развлечение теперь казалось Мюмтазу с Нуран совершенно чуждым. Если бы в ту минуту кто-то спросил их, верят ли они жизни, они оба ответили бы: «Нет, но мы очень счастливы, что она такая, как есть!»

— Нет… Но что из этого? Мы оба счастливы именно теперь.

По дороге они говорили о квартире, которую недавно сняли. Они нашли маленький многоквартирный дом в Талимхане. Мать Нуран сказала, что в этом году не сможет жить в Кандилли. Тевфик-бея сильно беспокоил его ревматизм. Может, старику навредила ночная рыбалка. Поэтому они решили переехать в Стамбул. Мюмтаз заявил: «Я ни за что на свете не буду жить один!» Если бы они и остались жить в Кандилли из-за воцарившейся там тишины и безмолвия, у них все равно больше не было бы возможности незаметно встречаться, как летом.

Домом они были довольны. Цену им изрядно снизили благодаря предприимчивости Нуран. Когда они обставляли дом, Мюмтаз узнал, как много попадало всегда в Стамбул иностранных вещей. Почти в каждом мебельном магазине продавались кресла всех стилей, эпох и размеров. Мюмтаз с Нуран долго бродили по этим лавкам, размышляя о меняющихся вкусах и потребностях Стамбула.

— Знаешь, ведь у нас и в голове та же сумятица.

Затем они говорили о здоровье Фатьмы. Беспокойство у Нуран вызывало только здоровье дочери.

За несколько дней Мюмтаз начал готовиться к ночи, которую ему предстояло провести в доме Нуран под одной крышей с Тевфик-беем. До отъезда из Кандилли он думал, что дом, в котором жила Нуран, подарит ему возможность представить себе те дни, в которые она жила там до знакомства с ним. Ведь этот мечтательный человек знал несколько видов жизни и любил их. Поэтому, когда они все вместе ужинали в саду, когда он говорил с Тевфик-беем, когда отвечал на вопросы матери Нуран, он живо себе представлял наивные фантазии молодой женщины, фантазии, которые маленькой Нуран долгими осенними ночами навевали деревья с шелестящей листвой и окна с дрожащими стеклами. Однако капризы Фатьмы сделали все эти фантазии невозможными.

Девочка, едва завидев, как Мюмтаз переступает порог дома, начинала капризничать и хныкать по любому поводу. При этом непосредственно против молодого человека она ничего не предпринимала. Она только то и дело пряталась, заставляя всех беспокоиться, немного шалила и всегда, когда Нуран с Мюмтазом разговаривали, придумывала повод, чтобы помешать их беседе. Несмотря на это, она общалась с Мюмтазом приветливо и рассказывала ему о школе, куда недавно начала ходить, и о своих подружках.

— Я уже взрослая. Куклы мне надоели. Теперь мне хочется играть с каким-нибудь животным — с кошкой или собакой.

Когда Мюмтаз сказал однажды, что, если ей захочется, он подарит ей щенка, она внезапно нахмурилась. Разве она может играть со щенком, которого подарит он? Это все равно что пустить в дом союзника своего главного врага. «Не хочу…» — нахмурилась она. Взрослые попытались приструнить ее: «Разве так говорят, деточка? Ну-ка, немедленно скажи „спасибо“». Девочка совершенно растерялась. Она чувствовала унижение от того, что ее ругают перед Мюмтазом. С дрожащими губами она пробормотала «спасибо» и убежала.