Покой

Однако старинная музыка не уничтожает личность и не заставляет расходовать себя на слепое восхищение. Все наши смиренные музыканты с душами угодников и праведников хотели поделиться своим творчеством с нами и продолжали жить обычной человеческой жизнью, каких бы вершин ни достигали.

Так что эти два элемента, крепко связанные с личностью Нуран, делали ее для Мюмтаза живой загадкой, полной жизни среди влачивших бренное существование прекрасных, но старых предметов, а время оказывалось чудесным образом повержено, когда он находил в ее душе и в ее красоте воплотившиеся законы искусства и духовной жизни. Быть рядом с ней, обнимать ее, любить ее — все это стало силой, во много раз превосходящей существование самой молодой женщины.

И во время их ежевечерних прогулок до ее дома Мюмтаза сводило с ума то, что молодая женщина казалась недоступным сказочным, даже священным существом — таким, каким она была в его фантазиях.

Мюмтаз считал, что с любовью Нуран ему досталась целая культурная традиция; что в постоянных узорчатых переливах «Нева-кяра», в тягостных мелодиях-бесте и радениях, созданных Хафизом Постом в ладе «Раст», в мощных ураганах Деде, шум которых никогда не стихал в жизни Нуран, проявлялись разные ее лица — словно разные представления о Боге; и когда он так рассуждал, ему начинало казаться, будто он становится ближе к истинным творцам своей земли и своей цивилизации, а бренное существование Нуран на самом деле являет собой чудо нового рождения. Ведь свойственный нам вид любви, передавшийся нам от предков и явленный, по крайней мере, в наших народных песнях-тюркю, впитанных нами с молоком матери, будучи фантазией о кровавой страсти, требовал, чтобы в возлюбленном сосредоточилась вся Вселенная. Этот вид любви объединял истории смельчаков из народных песен, святых старцев Стамбула, Коньи, Бурсы, Кыршехира, сказания о преданных друг другу братьях; из народных «плачей» далекого Бингёля и Урфы, где случались кровавые поединки, в которых непременно появлялся нож; из тюркю Трабзона и Румелии; — из всех тех сочных мелодий, полных тоски и желания, потребности излить свою душу, которые живут в нас, турках, с полузабытых мгновений детства, когда мы внимательно прислушиваемся ко всему, что происходит вокруг.

Поэтому Мюмтаз не расстраивался от того, что он обречен на единственную любовь в эту кровавую эпоху вселенной, что пребывает в заключении в красоте тела, как говорят французы, «маленькой женщины», и лишь наблюдал за тем, как его собственный внутренний мир созидается по камушку на фундаменте этой любви.

Они непременно высаживались на одну из пустующих пристаней, или у фабрики в Ваникёе, или на другом конце Кандилли. Последним удовольствием в оставшейся части пути для Мюмтаза было разделять с ней усталость.

А затем перед ними, словно лик неотвратимой судьбы, представали стены дома Нуран, на пороге которого они расставались.

За те сутки, что они проводили вместе, молодая женщина дарила так много живого и прекрасного, что Мюмтаз совершенно не мог вынести свой одинокий путь назад.

Во время этого пути одиночество становилось мрачнее, поздний час и тишина терзали утомленные наслаждением нервы, но Нуран никогда не догадывалась, что происходило тогда на душе у Мюмтаза.

Каждый раз, когда Мюмтаз отводил Нуран домой, ему становилось страшно, что он видит ее в последний раз. Он считал, что человеческая душа меньше всего способна переносить счастье — может быть, потому, что иного не дано, и мы вынуждены жить, не давая себе отсрочки. Мы проходим через страдания. Мы пытаемся ускользнуть от них, словно выбраться из болота, словно пробираемся по заросшей каменистой дороге. Однако счастье для нас — тяжкая ноша, которую в один прекрасный день, даже не заметив, мы оставляем на обочине.

Посмотрите на тюрьмы, пролистайте судебные отчеты, подшивки газет, в которых тоненькими строчками записаны события дня, и вы повсюду увидите несчастных, которые в один прекрасный день отложили свое счастье в сторону, потому что им надоело нести его как тяжкий груз.

Мюмтаз понимал это и также сознавал, что они с Нуран счастливы, а потому боялся, что в один прекрасный день это счастье исчезнет. Он сильно расстраивался, что их свадьба откладывается и что, несмотря на сильное желание молодой женщины жить вместе, они никак не могут пожениться. Если бы у них был свой дом, то это бы означало, что у них были бы свои обязанности, свои радости, свои страдания. А сейчас Нуран жила на две жизни. Это означало, что она пребывала в очень опасном равновесии. Это равновесие в любой момент из-за любой мелочи могло обернуться против него.

Он считал, что прошедшее лето было для молодой женщины чем-то исключительным. А в том, что касалось будущего, он чувствовал, что она надеется на то, что все образуется со временем. Однажды она ему сказала: «Это лето — наше, Мюмтаз, мы можем совершать самые безумные поступки». Из-за страха потерять Нуран эта фраза запечатлелась в памяти Мюмтаза с тысячей разных оттенков.