Покой

Если бы Мюмтаз в тот момент попросил разрешения удалиться и ушел, то, возможно, его жизнь сложилась бы совершенно по-другому. Но судьбе было угодно, чтобы он остался. По правде, он был не из тех, кто родился с инстинктом самосохранения. Любое случайное событие в жизни заставало его врасплох, делало его открытой для всех мишенью. На этот раз произошло то же самое. Он не смог оставить ни Нуран, ни Тевфик-бея. Его пригласили на ужин, и он должен был остаться.

Около восьми они сели ужинать, на столе стояла ракы. Дядя Нуран применил все свое искусство в деле распития анисовой водки. Даже Яшар, увидев стол, не удержался и решил пропустить пару-тройку стаканчиков, отложив в сторону заботы о здоровье. Вечер начинался прекрасно. Несмотря на непрекращавшиеся дожди, было жарко. Однако что-то втайне беспокоило Мюмтаза в тот приятный вечер под единственным фонарем в саду у граната, в неотвратимо опускавшейся тьме осеннего вечера. Почти все веселились. Казалось, даже Нуран позабыла о грусти, которая не отпускала ее уже несколько дней.

Появление у стола Фатьмы испортило все веселье. Она хныкала: «Пустите меня сюда, я не хочу есть дома одна». Через некоторое время ей перестало нравиться, что Нуран с Мюмтазом сидят друг напротив друга. К этим маленьким шалостям все давно привыкли, и никто не замечал их на фоне рассказа меддаха[123], в лице которого выступал Тевфик-бей. Во время третьего тоста Фатьма встала из-за стола и пошла в дом будто для того, чтобы взять какую-то забытую вещь, и больше за стол не вернулась. Она придумала себе развлечение у колодца и занялась чем-то средним между танцем и прыжками на одном месте. Она прыгала и тянула руки к молодому месяцу, словно пыталась поймать невидимый мяч. Лицо ее светилось непонятной радостью. Она улыбалась во весь рот. Все не отрываясь смотрели на нее. Под конец она начала слишком громко смеяться, а движения ее ускорились. Она то била себя по бокам на каждом повороте, то поднимала руки вверх и тянулась всем телом к месяцу.

Мюмтаз был поражен ритмом движений маленькой девочки и говорил: «Иди ко мне, увидишь, как я тебя научу!»

Он испытывал некую привязанность к Фатьме. Связано это было отчасти с тем, что Фатьма была дочерью Нуран, а отчасти с тем, что он понимал ее страдания. Он любил детей и в состоянии Фатьмы находил нечто, напоминавшее ему собственное детство. Хотя она была совсем маленькой и обстоятельства были совсем другими, в ее грусти и ревности было что-то, напоминавшее ему его детское одиночество. Он, конечно же, знал, что если бы в один прекрасный день начал ревновать Нуран, то стал бы очень похож на Фатьму и выглядел бы таким же своевольным, надутым и обидчивым, как она. Но в ту минуту, когда она с тоненькими ножками в коротком голубом платьице крутилась на месте в исступленной радости, словно была готова отправиться в дальние дали, невозможно было не привязаться к ней и не полюбить ее. Но Мюмтаза охватило странное беспокойство. Смех и ускорившиеся движения девочки очень напоминали истерический припадок, а ритмичные действия под конец были похожи на судороги. Должно быть, это заметили окружающие, и поэтому все — бабушка Фатьмы, Нуран, все, кто был там, — начали кричать: «Перестань, Фатьма, упадешь…» Но чем громче они кричали, тем быстрее начала двигаться девочка. Наконец, Мюмтаз вскочил, чтобы предотвратить катастрофу, которая казалась неизбежной. Однако он опоздал. Фатьма уже лежала у колодца на земле. Когда Мюмтаз поднимал ее, к нему подошел Яшар. На теле девочки не было видно никаких ссадин. Лишь немного ободраны коленки. Недавний истерический смех превратился в исступленные рыдания, а тело было сильно напряжено.

Именно тогда произошло событие, которое, как оказалось, сильно повлияло в дальнейшем на Мюмтаза. Яшар, вместо того чтобы заняться ребенком, повернувшись к Мюмтазу, медленно, едва не шипя, как змея, сказал: «Оставьте девочку в покое. Достаточно уже того, что вы наделали… Вы что, собираетесь ее убить?»

Мюмтаз понял, что холод взгляда, которым одарил его Яшар тогда, он будет ощущать всегда. Он никогда в жизни не видел, чтобы ненависть к кому-то выдавали одним взглядом и с такой силой. Рядом с этим взглядом нож, яд и даже шипящий голос, который он только что слышал, казались невинными шутками. Несмотря на это, именно Мюмтаз отнес девочку в нижнюю комнату на первом этаже. Яшар, излив эмоции, предпочел остаться зрителем. Положив малышку на диван и передав ее поспешившей к ней Нуран, он заметил перемену, которая произошла с Яшаром. Тот стоял в дверях, был бледен как снег и весь в поту. Он дрожал, готовый упасть, словно бы в нем выстрелила скрытая пружина. Волей-неволей Мюмтаз спросил: «Что с вами? Вам нехорошо?» Но Яшар, не ответив ничего, ушел наверх.

Кода Мюмтаз вернулся в сад, Тевфик-бей сидел на прежнем месте. Старик был полностью спокоен так, будто ничего не произошло. Через некоторое время вернулась Нуран. Но ни у кого из троих не осталось сил, чтобы продолжать вечеринку.

XIII