Покой

А сейчас он смотрел на красоту Нуран другими глазами — она казалась ему выше всех этих интрижек, желаний, страстей и привычек, ему казалось невозможным провести жизнь рядом с такой необыкновенно красивой женщиной. Он смотрел на ее лицо и руки с дерзостью, которую вселяло в него отсутствие надежды и которую он никак не мог назвать. Нуран пыталась избежать его дерзких взглядов. От каждого его взгляда она чувствовала себя неловко, будто ее застали неодетой, и пыталась скрыться под воображаемым панцирем, а чтобы спрятаться от этого мужчины, сидевшего перед ней, то и дело открывала сумку и пудрилась. Короче говоря, оба чувствовали, что они созданы друг для друга, и сердца их вели беседу друг с другом.

Просторы Ускюдара под воздействием лодоса превратились в прекрасный сад, устроенный вечером прямо на воде. Казалось, будто море под гладью волн от Девичьей башни до самой шири Мраморного моря было выложено чеканными медными табличками, усыпанными сиявшими драгоценными камнями. Иногда эти медные таблички, казалось, плавали на поверхности, составляя плоты из драгоценных камней, а иногда, как на примитивных картинах, вздымались большими алыми волнами, наполненными стремлением единения со Всевышним, томясь по свету, подобному Господней славе, мерцавшему из морских глубин.

То был момент, когда жаркие краски использовали любую возможность, чтобы подарить зрению наслаждение разной степени — от простого удовольствия до вознесения духа.

Мюмтаз произнес:

— Какой прекрасный вечер!

Молодая женщина, не желая, чтобы ее растерянность стала заметна, отозвалась:

— Такое уж время года.

— Но это не мешает нам восхищаться…

Ему хотелось сказать: «Ты красивая, и твоя красота от молодости. Но я все равно сражен». Была ли Нуран по-настоящему красива? Ему захотелось рассмотреть ее отстраненно, не поддаваясь опьянению. Нет, возразить было нечего. Хотя, по правде, он ничего не увидел, потому что был ослеплен. Точнее, его восхищение отражалось в ней как в зеркале. И он видел в этом волшебном зеркале свою душу, а еще — медленно пробуждавшееся желание.

Нуран поняла, что этот ответ относился непосредственно к ней самой и что смутный призыв, уже давно звучавший из неизведанных краев, сейчас зазвучал ясно.

— Я ведь этого не сказала, — заметила она. — Я хотела сказать, что теперь нас ждет много таких красивых вечеров, — произнеся эти слова, она рассердилась на себя за то, что в них был двойной смысл, и за то, что сказала это сознательно.

До парохода в европейскую часть было много времени. Они стояли перед книжным магазином «У Кемаля». Нуран купила две газеты и роман. Мюмтаз смотрел, как она открывает сумку и достает деньги. Эти ее обыденные движения казались ему чем-то необыкновенным. Все изменило вид: изменился мост через Босфор, изменился книжный магазин, изменился процесс того, что называлось покупкой книги и чтением. Он словно оказался в сказочном мире, в мире, где ожившие линии и яркие краски воскресили все вокруг, придали всему смысл в постоянно меняющемся мире, малейшее движение которого пускало побеги в бесконечность, словно лучи света, пронизывающие величавые просторы воды, и смысл этот был достоен милосердия Милостивого. Книготорговец протянул сдачу.

Затем они зашагали к пристани, откуда отправлялись пароходы в европейскую часть, он шел рядом с ней и нес ее покупки, словно собственный подарок. Он шел вместе с ней. С женщиной, которую он еще вчера вечером мельком увидел на пароходе, затем случайно познакомился, а теперь он приплыл вместе с ней в Стамбул и собирался на другом пароходе пересечь с ней Босфор. Все это казалось ему невероятным. Пусть такое повторяется каждый день, пусть сотни тысяч людей уже испытали такие чувства в жизни один или сотни раз; это ничего не значило. Он знал, что любить, быть счастливым, знакомиться, прежде чем полюбишь, забывать после того, как разлюбишь, и даже становиться врагами — все это было обычным течением жизни. И плавание по морю тоже было обычным делом; и сон был обычным. Как все, как у всех. То, что опыт не был нов и он не был первым, не умаляло его воодушевления. Ведь лично у него все происходило впервые; и, поскольку его тело и душа впервые реагировали сообразно, это единение и согласие дарили ему счастье. Потому для него все было новым. Думала ли она о том же; была ли и она счастлива? Желала ли она? Или всего лишь терпела его присутствие? Страх и подозрения мгновенно сделали Мюмтаза несчастным. Почему они молчат? Вопросы, возникавшие один за другим, мешали ему спокойно идти своим путем, и он напоминал себе человека, наткнувшегося в темноте на растянутую веревку. Ах, ну почему она молчит, пусть же скажет, наконец, хоть что-то!