Покой

Путь наш во имя милости Всевышнего, Милосердного

— В 1313 году[91] Абдул-Хамиду вручили длинный донос на моего отца. Десять ночей сидел он под арестом в Йылдызе. Когда его выпустили, он написал эту мысру[92] из Наили. Если обратите внимание, между золочеными заставками изображена лежанка, на которой он провел десять ночей.

Это, в самом деле, было так. Рисунок широкой оттоманки то и дело повторялся среди роз и плющей, окружавших бейт, словно садовая стена. Однако все эти арабески и геометрические формы, все эти математически выверенные розы и цветы на золоченом и ярко-красном фоне были расположены так тщательно, так аккуратно и с таким искусством, что, если бы про лежанку никто не сказал, понять, что это маленький диванчик, было невозможно.

Впоследствии Мюмтаз долго размышлял о подобном реализме, который в какой-то степени означал упадок и порчу нашего искусства каллиграфии.

Самое поразительное, в этой своей ненасытной страсти, о которой Тевфик-бей довольно неожиданно поведал Мюмтазу, он достиг определенных высот. Как будто бы вещи, среди которых он жил пятьдесят лет, не замечая, внезапно ожили и приобрели для него смысл. Самому Тевфик-бею это не казалось неожиданным. Он был из тех, кто родился командовать. Хотя ему было семьдесят четыре года, голос его был очень красив и силен; он по-прежнему выпивал по вечерам, по-прежнему наслаждался по меньшей мере дружбой с молодыми красивыми женщинами, иногда по вечерам, осенью, он даже отправлялся потанцевать с лодочниками из квартала.

— Такой зейбек[93] не каждый парень станцует, — хвастался он. — Особенно во всех этих ваших фраках и цилиндрах…

Вспоминая, как он танцевал зейбек с двумя депутатами в Анкаре на одном собрании в 1926 году, он рассказывал:

— Я сразу подал знак оркестру и встал. Все растерялись. Зейбек — танец особенный; ничего не получится, если не разнести все вокруг…

Мюмтаз тихо сказал:

— Я однажды видел. В Анталье, в далеком детстве. Два парня из кузницы поспорили. Приготовили барашка и пахлаву, ели на улице, затем начали танцевать при свете факелов…

Тевфик перебил его, указав на Нуран:

— Вот у нее большие способности.

Нуран покраснела:

— Перестаньте, дядя, раньше я ничего не умела. — А затем добавила: — Я не рассказывала, Мюмтаз, что умею танцевать почти все анатолийские танцы?

Однако Тевфик-бей был не только надежным хранилищем воспоминаний о прошлом и не только лучшим танцором зейбека всех прошлых лет. Самым главным его достоинством было умение накрыть стол с ракы.

Мюмтаз, глядя на него, удивлялся:

— Твой дядя во многом похож на моего отца. Это странно, правда?

Под вечер Тевфик-бей куда-то пропал. Через час, когда он появился, стол с ракы и так уже сулил особенное удовольствие.

— Ракы нужно пить медленно… Нужно пить долго, тогда почувствуете удовольствие.

Покой и радость, исходившие от этого старого стамбульского бей-эфенди, в новые дни были довольно большой редкостью. Только для одних лишь застольных церемоний у него был особенный распорядок. Никто лучше его не знал, в какое время года какую рыбу и где лучше всего ловить и как нужно готовить молодую рыбу, которая ловится в таком-то месяце или в определенное время года.

— Когда мы были молоды, покойный друг Эбуззийя выпускал календарь. Вы даже не представляете, что это был за календарь. В нем было полно переводных рецептов с европейских языков, а еще рецептов, которые он покупал за деньги в лучших ресторанах Бейоглу. Увидев два или три экземпляра этого календаря, я чуть ума не лишился. А затем мне стало любопытно…

Тевфик-бей обладал собственной, особенной методой и в вопросах еды. По его мнению, основой кухни были подходящие ко времени года продукты. Для успешного приготовления блюд нужен был календарь на каждое время года, на каждый месяц и даже на каждый день, в котором было бы подробно прописано, когда будет дуть теплый лодос, а когда — северо-восточный пойраз.

— Барбунья — лучшая рыба в мире, — вещал он, — но если она появляется не в свое время и не в своем месте, если ловить ее не у Островов и не в низовьях Босфора, то вкус ее меняется. В районе Чанаккале барбунья превращается в морское животное, которое не поддается никакой классификации.

Вкус Тевфик-бея в еде простирался вплоть до философии истории.