Покоя больше нет. Стрела бога

– Я благодарил вас за то, что вы уже сделали. У нас говорят: поблагодари человека за то, что он сделал, и это придаст ему силы сделать больше. Но есть тут огромное упущение, за которое я прошу простить меня. Негоже, созывая умуарцев, не выставить перед ними даже кувшина пальмового вина. Но я был застигнут врасплох, а перед неожиданностью, как вы знаете, бессилен даже храбрец… – Вслед за этим он поведал им о визите судебного посыльного. – Соплеменники мои, – сказал он в заключение, – вот что постигло меня утром после пробуждения. Огбуэфи Акуэбуе был при этом и видел всё собственными глазами. Я долго размышлял о случившемся и решил поделиться тем, что я увидел и услышал, со всеми умуарцами, ибо человек, увидевший змею, когда он один, может засомневаться, обычная это змея или неприкосновенный питон. Поэтому я сказал себе: «Завтра я созову умуарцев и расскажу им». Затем какой-то голос внутри меня спросил: «Разве дано тебе знать, что может случиться ночью или на рассвете?» Вот почему я счел своим долгом созвать вас сегодня, хотя у меня и нет пальмового вина, которое я должен был бы поставить перед вами. Если мы будем живы, у нас достанет времени для пальмового вина. Когда наступит пора охоты, мы поохотимся и на заднем дворе усадьбы. Я приветствую вас всех.

Долгое время никто не вставал, чтобы держать ответную речь. Собравшиеся правители Умуаро вполголоса переговаривались друг с другом, и звуки голосов сливались в общий гул, напоминающий подчас журчание. Эзеулу сел на свою скамеечку и устремил неподвижный взгляд в землю. Он даже ничего не ответил Акуэбуе, шепнувшему ему, что он сказал все слова, какие нужно было сказать. Наконец поднялся Нвака из Умуннеоры:

– Умуаро квену!

– Хем!

– Умуаро квену!

– Хем!

– Квеквану озо!

– Хем!

Он поправил на себе тогу, которая чуть не сползла с его левого плеча, после того как он троекратно выбрасывал вперед и вверх руку, приветствуя собрание.

– Все мы слышали Эзеулу. Он сказал нам добрые слова, и я хочу поблагодарить его за то, что он созвал нас всех вместе и обратился к нам с этими словами. Верно ли я говорю, мужчины Умуаро?

– Говори дальше, – ответили умуарцы.

– Когда отец созывает своих детей, он не должен заботиться о том, чтобы поставить перед ними пальмовое вино. Скорее уж это они должны принести ему пальмового вина. И еще раз я говорю спасибо жрецу Улу. То, что он счел своим долгом позвать нас и поведать нам о том, о чем он нам поведал, показывает, какого он о нас высокого мнения, и за это ему – наше спасибо. Но есть тут одна вещь, которая мне непонятна. Быть может, она понятна другим; если так, то пусть кто-нибудь объяснит мне ее. Эзеулу сказал нам, что белый правитель просит его прийти в Окпери. Так вот, мне непонятно: разве есть что-нибудь плохое в том, что человек приглашает своего друга прийти к нему? Когда мы устраиваем пир, разве не посылаем мы за нашими друзьями-иноплеменниками, разве не приглашаем мы их прийти и праздновать с нами? И разве не зовут они также и нас на свои празднества? Белый человек – друг Эзеулу, вот он и послал за ним. Что тут такого необычайного? Он не послал за мной. Он не послал за Удеозо; он не послал за жрецом Идемили; он не послал за жрецом Эру; он не послал за жрецом Удо и не просил жреца Огвугву прийти навестить его. Он просил прийти Эзеулу. Почему? Потому что они друзья. Или Эзеулу считает, что их дружба кончается перед порогом дома каждого из них? Может быть, он хочет, чтобы белый человек был ему другом только на словах? Не говорили ли нам наши отцы, что стоит поздороваться с прокаженным за руку, как он захочет обняться? Мне кажется, Эзеулу обменялся рукопожатием с белотелым человеком.

Эта реплика была встречена приглушенными возгласами одобрения и даже смехом. Ведь проказу, как и многие другие несчастья, от которых люди в ужасе отшатываются, почти всегда называют не настоящим именем, а более вежливым и менее страшным – «белое тело». Среди восхищенных возгласов и смешков раздавались в честь Нваки выкрики: «Повелитель слов!» Он подождал, пока смех утих, и сказал:

– Если вас разбирает смех, можете смеяться; что до меня, то мне совсем не до смеха.

Эзеулу неподвижно сидел все в той же позе, которую принял по окончании своей речи.

– Вот что я хочу сказать, – продолжал Нвака. – Тот, кто принесет к себе в хижину хворост, кишащий муравьями, должен ожидать нашествия ящериц. Так что, если Эзеулу теперь говорит нам, что дружба с белым человеком ему надоела, мы дадим ему такой ответ: «Ты завязал узел, и ты же должен знать, как его развязать. Ты наложил вонючую кучу, ты же должен и унести ее». По счастью, дурное колдовское зелье, подброшенное в дом на конце шеста, не так трудно выбросить наружу. До меня донеслись тут один или два возгласа: дескать, обычай запрещает жрецу Улу далеко уходить от своей хижины. Я хочу спросить у этих людей: разве впервой ему отправляться в Окпери? Кто был свидетелем в суде белого человека в тот год, когда мы сражались за нашу землю – и потеряли ее? – Он подождал, чтобы стих общий говор. – Моя речь окончена. Я приветствую вас всех.