Покоя больше нет. Стрела бога

Выступили и другие. Ни один из ораторов не говорил так резко, как Нвака, однако всего лишь двое открыто возразили против его точки зрения. Может, несогласных с Нвакой было и больше, но они промолчали. Большинство выступавших указывало, что было бы безрассудством не ответить на приглашение белого человека; разве забыли умуарцы о том, какая судьба постигла те племена, которые ссорились с ним? Нвокеке Ннабеньи пытался еще больше смягчить резкие слова Нваки. Он предложил, чтобы Эзеулу сопровождали шесть выборных старейшин.

– Можешь составить ему компанию, если тебе хочется размять ноги! – крикнул Нвака.

– Огбуэфи Нвака, пожалуйста, не перебивай меня. Когда ты держал речь, никто ведь не мешал тебе грубыми выкриками. – Далее Нвокеке Ннабеньи повторил свое предложение: вместе с верховным жрецом должны отправиться в Окпери шесть старейшин Умуаро.

Снова поднялся Эзеулу. Пламя большого костра, разожженного поодаль, освещало его лицо. Пока он говорил, стояла глубокая тишина. Его слова не выдавали гнева, клокотавшего у него в груди. Как и всегда, гнев его был вызван не открытой враждебностью, прозвучавшей в выступлении Нваки, а сладкими речами людей вроде Ннабеньи. Они напоминали ему крыс, подгрызающих подошвы ног спящего: они сначала кусают, а потом дуют на рану, чтобы успокоить боль и убаюкать жертву.

Поблагодарив умуарцев, он заговорил чуть ли не с весельем в голосе:

– Когда я решил созвать вас, я сделал это не потому, что растерялся или увидел со страху собственные уши. Единственное, чего я хотел, это посмотреть, как отнесетесь вы к моему рассказу. Теперь я вижу ваше отношение, и я удовлетворен. Иногда мы даем ребенку кусок ямса, а потом просим его отдать маленький кусочек нам – не потому, что мы взаправду хотим его съесть, а потому, что решили испытать своего ребенка. Мы стремимся узнать, каким человеком он станет, когда вырастет: будет ли он делиться и раздавать или жадно прижимать всё к своей груди. Вы сами знаете, что Эзеулу не таков, чтобы броситься бежать из-за того, что белый прислал за ним своего посланца. Если бы я украл у него козу, или убил его брата, или изнасиловал его жену, то тогда бы я еще мог спрятаться в кусты, заслышав его голос. Но я не нанес ему никакой обиды. Что же до того, как я поступлю, то решение свое я принял еще прежде, чем попросил иколо созвать вас. Однако если бы я начал действовать, не поговорив сначала с вами, вы могли бы потом спросить: «Почему он не сказал нам?» Вот теперь я сказал вам, и на сердце у меня легко. Сейчас не время для длинных речей. Когда придет время речей, все мы будем говорить, пока не устанем, и тогда, быть может, обнаружится, что в Умуаро есть ораторы и помимо Нваки. А пока что я благодарю вас за то, что вы откликнулись на мой зов. Умуаро квену!

– Хем!

Среди тех, кто провожал той ночью Эзеулу домой и вызвался пойти наутро вместе с ним в Окпери, был и его младший единокровный брат Океке Оненьи, знаменитый знахарь. Но Эзеулу отклонил его предложение; отказал он и всем другим, в том числе своему другу Акуэбуе. Он уже принял решение идти один и не собирался менять его.

Сразу после того как Океке Оненьи предложил Эзеулу себя в спутники и услышал отказ, он собрался уходить, хотя по крыше зашлепали первые, пока еще редкие капли начинающегося ливня.

– Может быть, переждешь немного и понаблюдаешь лик небес? – спросил Эдого.

– Нет, мой сын, – ответил Океке Оненьи и с напускной беззаботностью добавил: – Только те, кто носит на теле дурные колдовские снадобья, должны бояться дождя.

Он вышел навстречу надвигающейся грозе. То и дело ночную тьму рассеивали вспышки молний; иной раз они освещали всё вокруг ярким, немерцающим светом, иной же раз трепетали, перед тем как погаснуть, словно их пламя задувал порывистый ветер.

Океке Оненьи запел и засвистал, чтобы песня составила ему компанию в темноте, и его голос мощно звучал, споря с ревом ветра и раскатами грома.

Эзеулу не стал отговаривать его идти домой под дождем. Он вообще редко обращался к нему. С трудом верилось, что это братья. Да будь они даже более близки друг другу, Эзеулу, возможно, все равно ничего бы не сказал, потому что мысли его блуждали далеко. За долгое время он проронил одну-единственную фразу: мол, этот дождь – предвестник новой луны. Однако никто не понял, что он хотел этим сказать.

Эзеулу и его единокровный брат не враждовали, но и дружбу между собой тоже не водили. Эзеулу, как было хорошо известно, недолюбливал всех знахарей и считал их, за редким исключением, алчными мошенниками. Настоящее знахарство, говорил он, ушло вместе с поколением его отца. Сегодняшние знахари – пигмеи по сравнению с прежними.