Отец Эзеулу действительно был великим знахарем и колдуном. Он творил бесчисленные чудеса, но больше всего толков вызывала в народе его способность становиться невидимым. Было время, когда между Умуаро и Анинтой велась жестокая война, и члены одного племени не осмеливались ступать на землю другого. Но верховный жрец Умуаро ходил через Анинту, сколько ему хотелось. Всякий раз он брал с собой сына, Океке Оненьи, который был тогда маленьким мальчиком. Он давал ребенку короткий веник в левую руку и наказывал ему не заговаривать и не здороваться ни с кем из встречных, а идти себе по правому краю тропы. Мальчик шел впереди, а верховный жрец следовал на некотором расстоянии за ним, ни на миг не теряя его из виду. Каждый встречавшийся им прохожий внезапно останавливался при их приближении и начинал вглядываться в заросли на противоположной стороне дороги, как охотник, заслышавший шорох дичи. Он вглядывался до тех пор, пока ребенок с отцом не проходили у него за спиной, и только после этого поворачивался и продолжал свой путь. Иногда же прохожий при их приближении вдруг поворачивал назад.
Океке Оненьи узнал от отца о свойствах многих трав и обучился у него многим видам
В истории Умуаро редко бывало, чтобы в одном человеке соединялись вместе жреческий сан и способность к знахарству и колдовству, как соединились они в предыдущем жреце Улу. Когда такое случалось, могущество человека не имело предела.
Океке Оненьи всегда утверждал, что причина холодности в отношениях между ним и нынешним жрецом, его единокровным братом, коренится в нежелании последнего примириться с тем, что способности отца оказались поделенными между ними.
– Он забывает, – говаривал Океке Оненьи, – что знание трав и
Именно этим – чего и следовало ожидать – люди, не любившие Эзеулу, объясняли его отчуждение от Океке Оненьи. Они не упускали случая подчеркнуть, что презрение Эзеулу к знахарской славе его брата порождено гордыней и завистью. При этом они приводили в пример недавнее жертвоприношение, совершенное для жены Обики, когда Эзеулу, вместо того чтобы позвать собственного брата, послал за никудышным знахаришкой, который не может даже досыта прокормить себя своим ремеслом.
Но другие, знавшие Эзеулу лучше, как, например, Акуэбуе, отвечали, что всему виной тут какой-то неблаговидный поступок Океке Оненьи по отношению к Эзеулу. Оставалось невыясненным, что именно он сделал. Было известно только, что так брат с братом не поступает, что поступок его непростителен. Беда в том, что Эзеулу никогда и никому не поверял этой тайны, даже своим друзьям. Так что у его защитников не было в запасе ничего, кроме предположений. Некоторые утверждали, будто Океке Оненьи сделал бесплодной первую жену Эзеулу, после того как она родила ему всего лишь троих детей.
– Не может такого быть, – отвечали обычно на это. – Мы знаем наперечет всех злых колдунов в Умуаро, и Океке Оненьи не принадлежит к числу этих ведунов. Не такой он человек, чтобы навести порчу на женщину, не причинившую ему никакого зла, и уж тем более – на жену своего брата.
– Но вы забываете о том, что Океке Оненьи затаил давнюю обиду на Эзеулу, – могли возразить их противники. – Вы забываете, что их отец с детства внушал Океке мысль, будто жречество перейдет к нему, так что после смерти старика Океке чуть ли не выражал сомнение в правильности решения оракула.
– Может быть, это и так, – сказали бы в ответ защитники Океке Оненьи. – Но мы знаем всех наших колдунов и повторяем вновь: никто еще и никогда не обвинял Океке Оненьи в том, что он-де запечатал чрево его жены. Кроме того, колдуны, занимающиеся такими гнусными делами, равно как и любители полакомиться человеческим мясом, никогда не бывают многодетными. А вы только загляните на усадьбу Океке Оненьи: там полным-полно сыновей и дочерей!
На этот решающий довод возражений не находилось, особенно если его подкрепляли тем соображением, что лучший друг Океке Оненьи в доме Эзеулу – это Эдого, сын той самой женщины, на которую он якобы навел порчу! Более того, дружба между Эдого и его дядей вызывала, как это всем известно, большое недовольство Эзеулу. Должно быть, это недовольство побудило его однажды сказать, что резьба первого под стать знахарству второго.
– Эти двое? – обронил он в другой раз. – Выброшенная ступка и гнилые кокосовые орехи!