Покоя больше нет. Стрела бога

В центре комнаты стоял маленький столик. Оби помнил, как его купили. Плотник Мозес смастерил его и предложил церкви. Он был выставлен на аукцион после службы, посвященной сбору урожая, и продан. Оби не мог сейчас вспомнить, сколько отец заплатил за него, что-то вроде одиннадцать шиллингов и три пенса.

– По-моему, в этой лампе нет керосина, – заметил отец и потряс лампой возле уха.

Звук был такой, словно там действительно не осталось керосина. Отец принес с серванта бутыль и налил немного в лампу. Руки у него уже слегка дрожали, и он пролил немного керосина. Оби не предложил помощь, зная, что отцу и в голову не пришло бы позволить детям залить керосин в его лампу; они вообще не знают, как это делается.

– Как там были дела у наших людей в Лагосе, когда ты уезжал? – спросил Исаак Оконкво.

Он опустился на свою деревянную кровать, а Оби сел на низкий табурет к нему лицом и принялся пальцем чертить линии на пыльной поверхности «урожайного» столика.

– Лагос очень большой. Можно проехать расстояние, как отсюда до Абаме, и все еще будешь в Лагосе.

– Да, я слышал. Однако же у вас проходят собрания умуофийцев? – Это был полувопрос-полуутверждение.

– Да, но только раз в месяц, – ответил Оби и добавил: – И не всегда есть время ходить на них.

Дело обстояло таким образом, что он не посещал эти собрания с ноября.

– Оно, конечно, так, – кивнул отец, – но в чужих краях всегда нужно держаться поближе к землякам.

Оби молчал, выводя на слое пыли свое имя.

– Ты писал мне, что познакомился с девушкой. Как там сейчас дела?

– Это одна из причин, по которой я приехал. Я хочу съездить с ней к ее родным и поднять вопрос. Пока у меня нет денег, но мы, по крайней мере, можем поговорить.

Оби решил, что будет роковой ошибкой, если он станет извиняться или выражать сомнения.

– Да, – кивнул отец, – так лучше всего. – Он немного помолчал, а потом повторил: – Так лучше всего. – Тут ему, похоже, еще кое-что пришло в голову. – А мы знаем, кто эта девушка, откуда она?

Оби замялся, и отец спросил иначе:

– Как ее имя?

– Она дочь Океке, родом из Мбайно.

– Какого Океке? Я знаю троих. Один учитель на пенсии, но это явно не тот.

– Как раз тот.

– Джошуа Океке?

– Да, – кивнул Оби, – так его имя.

Отец рассмеялся. Таким смехом иногда смеялись духи предков в масках. Они называли вас по имени и спрашивали, знаете ли вы, кто он такой. Вы должны были одной рукой смиренно коснуться земли и ответить, что не знаете и дух превыше человеческого знания. Тогда дух начинал смеяться, словно у него горло из металла, что означало: «Я и не думал, что можешь знать ты, жалкий червь, а не человек!»

Смех отца прекратился так же внезапно, как и начался.

– Ты не можешь жениться на этой девушке, – без выражения произнес он.

– Что?

– Я сказал, ты не можешь жениться на этой девушке.

– Но почему, отец?

– Почему? Я отвечу тебе. Но сначала ответь мне. Ты узнал или попытался узнать о ней что-нибудь?

– Да.

– И что же?

– Они осу.

– Ты хочешь сказать, что знал это, и спрашиваешь меня почему?

– Вряд ли это имеет какое-нибудь значение. Мы христиане.

Это произвело определенный эффект, хотя и не сногсшибательный. Реакцией стало только короткое молчание и слегка смягчившийся тон.

– Мы христиане, – кивнул отец. – Однако это не повод жениться на осу.

– В Библии говорится, что во Христе нет ни рабов, ни свободных.

– Сынок, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но проблема глубже, чем ты полагаешь.

– Какая проблема? Наши отцы в своем мраке и невежестве называли невинного человека осу, пожертвованным идолам, после чего становился изгоем он сам, его дети и дети его детей во веки веков. Но разве не узрили мы свет Евангелия?

Оби произносил те самые слова, которые отец использовал в разговорах с язычниками-односельчанами.

Наступило долгое молчание. Лампа теперь горела слишком ярко. Отец немного прикрутил фитиль и опять замер. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он продолжил:

– Я хорошо знаю Джошуа Океке. – Отец смотрел прямо перед собой. Голос был усталым. – Его и его жену. Он хороший человек и великий христианин. Но он осу. Нееман, предводитель сирийского войска, тоже был почтенный, великий человек, могучий человек доблести, однако он был прокаженный. – Отец замолчал, чтобы это священное, удачное сравнение дошло до собеседника во всей своей серьезности и устрашающей весомости. – Осу – как проказа в умах наших людей. Я прошу тебя, сын мой, не навлекай пятно позора и проказы на нашу семью. Иначе твои дети и дети твоих детей вплоть до третьего и четвертого колена проклянут память о тебе. Я говорю не о себе; мне осталось немного дней. Но ты навлечешь скорби на свою голову и на головы твоих детей. Кто захочет взять в жены твоих дочерей? Чьи дочери пожелают взять в мужья твоих сыновей? Подумай об этом, сын мой. Мы христиане, но мы не можем жениться на собственных дочерях.

– Все меняется. Через десять лет все будет совершенно иначе, чем сейчас.