Покойник с площади Бедфорд

– Мне нравится… иметь возможность ходить туда и чувствовать себя в комфортной обстановке… по крайней мере, нравилось, до недавнего времени. Сейчас, видит Бог, я это ненавижу. Я бы вообще там не показывался, если б у меня не было определенных обязательств, которые я не могу нарушить. – Он сжал губы. – Это ведь такие места, в которые вы можете зайти, когда вдруг появляется желание, а потом не показываться целый год. А когда опять придете, то увидите, что все осталось по-прежнему. Большие удобные кресла, в плохую погоду всегда потрескивает огонь в камине… Мне нравятся звуки огня. Они похожи на звуки живого существа, так же, как и звуки моря. И так же, как члены корабельной команды, все стюарды тебя знают. Им не надо объяснять, что ты любишь, а что нет. И так можно сидеть там одному часами, если хочется, а можно найти приятного собеседника, если есть желание с кем-то поговорить. Я… – Корнуоллис отвернулся. – Мне важно, что все эти люди думают обо мне.

Питт не знал, что ему ответить. Его шеф был одинок. У него не было ни любви, ни домашнего уюта, ни принадлежности к семье, ни ответственности перед семьей, ни самой семьи, жены и детей, которые были у Томаса. Дома его ждали только слуги в пустых комнатах. Корнуоллис мог приходить и уходить, когда ему вздумается. Он никому не был нужен, и никто по нему не скучал. Но за такую свободу приходилось платить высокую цену. Сейчас у него не было никого, с кем он мог бы поговорить, кто бы потребовал к себе его внимания, отвлек бы его от страхов, одиночества и ночных кошмаров, дал бы ему свою поддержку. Никого, кто мог бы предложить ему свою дружбу или любовь, независимо от того, как складывалась ситуация.

Корнуоллис опять стал перебирать бумаги на своем столе, и, если до этого они выглядели слегка разбросанными, то теперь превратились просто в хаотическую кучу.

– Уайт ушел, – сказал он вдруг, глядя на весь этот беспорядок.

– Ушел из судей? Когда? – вскинул голову Томас.

– Да нет, из клуба «Джессоп». Хотя… – Голос шефа звучал все более напряженно. – Думаю, что и из коллегии судей он тоже может уйти. По крайней мере, это лишит его власти и соблазна поддаться требованиям шантажиста… если они появятся. – Он опять провел рукой по голове, как будто хотел отбросить назад несуществующие волосы. – Хотя, судя по тому, что произошло со Стэнли, этот негодяй может в таком случае еще более жестоко разоблачить судью, с тем чтобы дать еще один урок всем нам. Уайт должен был подумать об этом.

– Я не знаю, как ему лучше поступить, – честно ответил Питт.

– Вот и я тоже не знаю, – тяжело вздохнул Корнуоллис. – Когда я видел его в клубе прямо перед тем, как он ушел, Уайт выглядел как человек, который только что прочитал свой смертный приговор. Я сидел в кресле, как идиот… и притворялся, что читаю какую-то дурацкую газету… Я говорил вам, что совершенно не могу теперь читать «Таймс»? – Его пальцы автоматически перебирали бумажки на столе, но было видно, что делает он это бессознательно и совершенно бесцельно. – Я смотрел на Уайта и прекрасно понимал, что он чувствует. Я мог читать его мысли так же легко, как если бы они были моими собственными. Он был полон тревоги и пытался скрыть свой страх на тот случай, если кто-то другой его заметит; пытался вести себя естественно, и в то же время постоянно оглядывался через плечо, пытаясь понять, кто еще знает, кто подозревает, кто видит, как странно он себя ведет. Питт, именно это хуже всего во всем происходящем. – Помощник комиссара поднял свое напряженное лицо от стола. – У вас в голове постоянно роятся мысли, которые вы ненавидите, но от которых не можете избавиться. Люди говорят с вами, а вы истолковываете каждое слово, пытаясь понять, не хотели ли они сказать нечто большее. Вы не смеете смотреть в глаза своим друзьям, боясь прочитать в их взгляде, что они все знают и осуждают вас, или, что еще хуже, боясь, что они увидят, что вы их в чем-то подозреваете.

Внезапно он подошел к окну и встал там, повернувшись спиной к своему подчиненному:

– Я ненавижу себя за то, что позволил этому негодяю превратить себя в то, чем я сейчас стал, но, даже осознавая это, не могу остановить эти изменения. Вчера я совершенно случайно встретил флотского друга. Я переходил Пикадилли, а он бросился ко мне, чуть не попав при этом под колеса экипажа – так он был рад меня видеть. И первой моей мыслью было: «А не он ли шантажист?» Потом мне стало так стыдно, что я не смог смотреть ему в глаза…

Питт лихорадочно соображал, чем бы успокоить собеседника, но все слова в этот момент показались бы лживыми. Он не мог сказать, что друг Корнуоллиса понял и простил бы его. Должен ли человек прощать за то, что его посчитали шантажистом, пусть даже на мгновение? Если бы Томас узнал, что шеф подозревает и его тоже, он никогда не смог бы относится к моряку по-прежнему. Разбилось бы что-то очень важное. Корнуоллис должен был лучше понимать Питта. Шантаж – отвратительное преступление, жестокое и вероломное. Кроме того, это всегда поступок труса.