Поколение

«Жизнь все же прекрасна, — говорил себе Степан Пахомов. — Прекрасна. Если ты здоров, если тебе работается и если у тебя есть верные друзья».

Он держал трубку в руке и пальцем прижимал рычаг, с наслаждением предвкушая телефонный разговор с Буровым.

Степан часто сравнивал те десять лет жизни, когда они были вместе (пять лет в студенческом общежитии и пять на одном заводе), — годы их молодости, и эти двадцать, когда они жили в разных концах страны и только изредка встречались. И первые десять лет казались ему ярче, наполненней, там было столько хорошего и настоящего, что в мыслях он все время обращался к ним. Прошлое мы любим за то, что были молодыми, и чем дальше в глубь жизни уходят воспоминания, тем сильнее наша любовь. Этот афоризм он мог бы отдать одному из своих героев. А может быть, уже и отдал кому-то?

Степан много раз ловил себя на том, что повторяет в своих вещах удачно найденные слова и фразы, многократно повторяет любимые мысли. Занимается самоплагиатом, чего не имеет права делать писатель. «Не один ты грешен», — подшучивал над своей «постыдной страстью самоплагиата» Пахомов. Такое случается почти у всех писателей — и у современных и у классиков. Даже у Толстого есть особо любимые словечки и речевые обороты…

Телефон резко зазвонил, и Пахомов, испуганно вздрогнув, чуть не выронил из рук трубку.

— Миша, родной! — услышав знакомый голос, обрадовался Пахомов. — Телепатия. Я как раз собирался звонить тебе…

— Какая, к лешему, телепатия? — рассерженно рокотал в трубку Буров. — Какая телепатия? Я уже через милицию тебя ищу… Ты где пропал? Неделю тебя нет.

— Не пропадал я, дома сижу.

— А почему трубку не берешь?

— Работал…

— Что, и по ночам? Я же тебе и утром и ночью, во все часы суток звонил. Пропал человек, и все тут.

— Я выключил телефон… И забыл.

— Хорош гусь! — не унимался Буров. — Забыл? А если бы из твоих друзей кто-нибудь умер?

— Ты же, чертяка, жив, а больше мне никто не нужен.

— Брось подлизываться, — подобрел Михаил, но в его голосе все еще звучала неподдельная тревога.

«Значит, есть на свете человек, который переживает и тревожится за тебя. Есть…» — благодарно подумал Пахомов.

— Ты вот что, — сказал Михаил, — тут столько событий… Во-первых, в Москве Николай Михеев с сыном. Ты хоть помнишь, что это зять Ивана Матвеевича?

Пахомова обидели последние слова Бурова.

— Не только помню Николая Михеева. Я знаком и с его сыном Игорем, любимым внуком Матвеевича.

— Они уже неделю в Москве. Были у меня дома. Разыскивали тебя. Завтра уже уезжают, у них билеты…

— Поселились на ВДНХ? — спросил Степан.

— А ты откуда знаешь?

— Там всегда Матвеевич останавливался… В какой гостинице? «Заре»? Давай телефон!

Степан записал номер и уже готов был лететь и разыскивать Михеева с сыном.

— Знаешь, приехали Стась с Витой. — Голос Бурова растерянно дрогнул. — Вернулась из ГДР Кира… Завтра они встречаются у меня на даче. Ты понимаешь? Я без тебя не могу все это… Понимаешь? Я тебя ищу, а ты пропал.

— Понимаю, понимаю, — отозвался Пахомов. — Все обойдется. Я уверен. Только мне надо обязательно встретиться с Михеевым и его сыном.

— Ты встречайся сегодня, сегодня, — заспешил Буров. — У них завтра в первой половине дня поезд.

— Хорошо. Я сегодня… А завтра к тебе. Давай адрес дачи. Во сколько приезжать?

Пахомов положил трубку, сразу набрал номер гостиницы «Заря». На его счастье, трубку тут же сняли, словно ждали его звонка.

— Это Игорь? — обрадованно спросил Степан, услышав молодой звонкий голос, и сердце его замерло в тревоге.

— Да, — растерянно ответил Игорь.

— Дядя Степан звонит! — почти закричал Пахомов. — Вы будете в гостинице? Я сейчас подскочу. А отец где?

— Здесь. Мы вас, Степан Петрович, искали…

И в трубке послышался взволнованный голос Михеева-старшего:

— Степан Петрович… Степан Петрович…

Они сбивчиво и радостно договаривались о встрече. Наконец решили, что Михеевы приедут на Кутузовский проспект к Пахомову, а Степан «мотнется» по магазинам, накупит продуктов и будет накрывать на стол.

Через час на пороге квартиры Пахомова стояли Михеевы. Белокурый долговязый подросток лет четырнадцати смотрел на Степана удивленными, вопросительными глазами, и в этом взгляде было что-то митрошинское: может, то простодушное изумление миром, который открывался перед ним, какое Пахомов замечал у Матвеевича, то ли знакомый разрез широко распахнутых, с пытливой искоркой глаз. Рядом стоял улыбающийся отец, довольный сыном. «Смотрите, какой молодец, — словно говорило его лицо. — Правда, молодец? Я не хвалюсь, увидите сами». В Пахомове колыхнулось какое-то смешанное чувство грусти и зависти, и он, превозмогая подкативший к горлу ком, проговорил:

— Игорь, Игорь… Какой же ты стал большой! Отца скоро перегонишь.

— Перегонит, перегонит, — подхватил Николай Михеев. — Он уже сейчас почти сравнялся со мной, а ему еще расти десять лет.

Пахомов разглядывал Игоря, испытывая грусть и легкую зависть к тем, у кого есть вот такие сыновья. «Ничего. Может, и моя девочка будет такой? Девчонки еще лучше парней», — подумал Пахомов. Он пожал руки гостям и пригласил их в квартиру.