Поколение

— Да, дитя мое, я своими ушами слышала, как наш Марек хвастался однажды: «Хоть семья заставила меня венчаться в костеле, но я заморочил голову ксендзу и на исповеди перед венчанием не был». А слышала я это, дитя мое, на именинах у Янека, такого же безбожника. Наш Марек, захмелев от нескольких рюмок сливянки, понес такое, что стыдно вспомнить. «Подхожу я к исповедальне, — говорит он, — и слышу: «Преклони колени, сын мой. Что ты хочешь поведать господу?» А я отвечаю, что на колени не встану, потому что брюки у меня только что выглажены. Исповедоваться не буду, потому что в бога не верю, а если б даже стал исповедоваться, исповедь была бы сплошным враньем. Что же касается брака, то венчаться не стану, если ксендз будет настаивать на исповеди». Ксендз захлопнул дверь исповедальни и повел твоего мужа в ризницу, сказав, что он денежные дела перед лицом алтаря решать не намерен. Как-то там они столковались, и Марек на исповеди не был, значит, таинство брака считается недействительным, следовательно, вы совершили грех и живете в прелюбодеянии. Так или нет?

Корецкая молчала, впрочем, она уже давно не слушала эту болтовню, погрузившись под монотонный, словно шум мельничного колеса, голос Марии в думы о каком-то неотложном деле.

— Учти, еще есть время исправить зло… На лице Марека я читаю печать вечности… Нужно примириться с богом… молись… ты имеешь на него влияние…

Корецкая просила не волновать больного подобными разговорами, но тетку унять было невозможно. Больше всего она жаждала увеличить собственные шансы на спасение, вернув в лоно церкви закоренелого грешника. Она сидела и вздыхала над мелькающими спицами вязанья. Наконец взяла да и высказала все, что накипело у нее на сердце. Корецкий попросил прекратить бессмысленный разговор. Но тетка находилась уже в состоянии религиозной истерии и, как ей казалось, была осенена свыше.

— Посмотри, как господь покарал евреев!.. — кричала она.

Когда Юрек открыл дверь в квартиру и сбросил с плеч мешок со стружками, семейная сцена выглядела так: отец, вцепившись пальцами в поручни кресла, перегнулся вперед и кричал:

— Пошла вон, ведьма!

Тетка, собирая в мешок мотки шерсти, шипела:

— Ухожу, ухожу, ноги моей больше в этом доме не будет!

В прихожей она почувствовала себя в безопасности, сунула голову в дверь и завопила, не попадая руками в рукава пальто:

— Чтоб ты сдох, безбожник, чтоб тебе вечно мучиться в преисподней! На лице и на руках у тебя грязные пятна, это дьявол бродит вокруг тебя и овевает адским смрадом.

* * *

— У твоего отца на лице и на руках коричневые пятна.

Юрек с доктором Константином кружил по улочкам Старого Мяста, где они гуляли вместе еще в довоенное время. С той поры это была их первая прогулка.

— Эти пятна окончательно подтвердили мои предположения. Это, Юрек, болезнь Аддисона. Впрочем, тебе медицинские термины ничего не говорят. Так или иначе мне придется объяснить тебе, как обстоит дело.

Юрек схватил за рукав Константина, который в этот момент с необычайным вниманием рассматривал крыши на другой стороне рынка. Он заставил его посмотреть себе в глаза, потом с усилием проглотил слюну и прохрипел:

— Когда, Константин, когда?

— По-видимому, весной, в апреле. Я думаю так, потому что знаю организм твоего отца, как свой собственный. Я говорю тебе это заранее — ведь ты мужчина и сумеешь держать себя в руках. На твою голову свалятся новые заботы, а сейчас — в военное время — их будет еще больше. Я поддержу тебя и Магду, как смогу. Я никогда не был очень предприимчивым, это противоречило бы моей профессии.

Покинув рынок, они пошли вдоль рва до Подвалья. Константин говорил скороговоркой:

— В смерть трудно поверить. Груды человеческих тел захоронены в этих стенах. Фальсифицированная история, которой пичкали тебя в гимназии, силится представить Старое Място как живописный идиллический уголок, где пышные горожанки вышивают штандарты для храбрых кавалеристов. А того, что городская чернь вешала здесь богатеев, что по этим улочкам шли голодные толпы, волоча шляхту на плебейский суд, небось никто не говорил…

Юрек понимал, что доктор хочет отвлечь, направить мысли по другому руслу. Но делал он это неумело, чувствовалось, что он сам расстроен. От стен тянуло пронизывающим, влажным холодом. Из трактира «Корабельный фонарь» с гиканьем вывалились пьяные немецкие летчики. В вестибюле один из них дернул за седую бороду швейцара, одетого в старопольский жупан и обшитую мехом конфедератку. Старик в левой руке держал алебарду, а правой собирал чаевые.

— Перейдем на другую сторону, — сказал Константин. — Этим сверхчеловекам может прийти в голову такая, например, мысль: «Как упадут этот старик и этот молодой, если их пристрелить? Навзничь, на живот или еще как-нибудь?»

* * *