Поколение

— Ты сделаешь так: до конца войны будешь работать в мастерской. Если партия развернет деятельность шире, ты тоже примешь участие. Не жалей себя. Я был осторожен. Может, тебе кажется, что быть одному прекрасно. Имей в виду, в этом нет ничего нового. В начале двадцатых годов нашего века двое молодых людей, которые были уже тогда старше тебя, открыли ту же самую истину.

Они носили пиджаки из альпаки и соломенные шляпы, похожие на омлет. Мать вспоминается мне в белом платье до щиколотки и в шляпе, украшенной перьями с целого птичьего двора и форменной оранжереей. Это было еще до того, как настала гнусная мода на платье-мешок, не закрывающее колени, на прическу с челкой и на широкую шляпу, похожую на горб верблюда. Итак, в ту пору двое юношей пришли к выводу, что бороться в одиночку — красиво. Им ничего не стоило с негодованием отвернуться от мира, в котором все так несовершенно, потому что они не чувствовали в себе достаточно сил заняться его преобразованием. Погрузиться с головой в партийную работу — значило для них ограничить свою свободу. Их свобода была подобна печальной свободе метеоров, кружащих в пустоте космического пространства… Э, я, кажется, ударился в мелодраму. Потому что настает конец, а умирать не хочется… Если б ты только знал, Юрек, как не хочется…

Отец говорил тихо, казалось, голос его стелется над подушкой. Темными от пятен руками он беспомощно рылся на столике в поисках трубки. Вот пальцы жадно ухватились за головку, он поднес чубук ко рту и стал водить им по губам.

— Ты еще выздоровеешь, обязательно выздоровеешь. С болезнью бывают всякие штуки. Я прочту тебе сводку последних известий.

Трудно сказать, когда именно Юрек начал говорить отцу «ты», а случилось это, вероятно, потому, что отец исхудал и стал легким, как перышко. Сводка была не из приятных: наступательная способность немецких войск как бы возродилась с первым теплом весны. В сводке Би-Би-Си ощущалась нотка соболезнования. Немцы шли Черноморским побережьем и степями Украины на восток.

Вся семья легла спать в маленькой комнатке. Юрек помогал матери ухаживать ночью за больным. Он попыхивал папиросой, стараясь превозмочь одолевавшую его дремоту.

— Дай затянуться, — прошелестел голос отца. Точно так же просил Стах в мастерской, когда они курили вдвоем одну папиросу.

Юрек вылез из-под одеял, присел на край дивана и поднес мундштук к губам отца. Тот затянулся так, словно только сейчас научился курить. Потом поблагодарил и стал тихо-тихо не то рассказывать что-то, не то декламировать. Чтобы услышать его, надо было наклонить голову к белеющей в темноте подушке. У Юрека все тело ныло после трех дней сдельной работы, и он уснул. Отец улыбнулся и погладил рукой теплое плечо сына, стянутое белой лямкой майки. Днем он не сделал бы этого, — в темноте его руки не казались такими безобразными. Он провел кончиками пальцев по лицу сына. Ему не хотелось будить его и отсылать на раскладушку, к тому же вдвоем было теплее.

Утром Юрека разбудили душераздирающие крики. В саду за забором орали коты. Отец лежал на спине, под полузакрытыми веками матово поблескивали белки. Рука была твердой и тяжелой, как железо. Одеяло на груди не шевелилось. Юрека начал душить сухой, растущий в горле ком.

IX

Электоральная — это улица зажиточных лавочников, расположившихся со своими товарами вблизи от центра города. Войдя в подъезд дома, попадаешь в вестибюль, выложенный разноцветными кафельными плитками с орнаментом из желтых и изумрудных тюльпанов. На лестничных клетках — витражи с тем же самым узором. В выложенных красным камнем нишах стоят запыленные гипсовые нимфы, сделанные по образцу своих античных предшественниц. Но есть в них и что-то безвкусное, порнографическое, пришедшее с концом века. В руках у них бра в форме огненного языка, если, разумеется, вообще возможна такая форма. Вечером лестница утрачивает реальный облик, становится условной, как театральная декорация, потому что светильники в целях маскировки замазаны синей краской.

На высоких двустворчатых, дубовых дверях квартир — латунные пасти львов с массивными латунными кольцами. Двери открываются медленно, они исполнены тяжеловесного величия. Кажется, они созданы не для того, чтобы их открывали, а для охраны богатой квартиры. Теперь квартира пустует. О ее прошлом можно судить лишь по потолкам с изящными лепными украшениями, по разноцветному паркету, по остаткам обоев с тисненым растительным орнаментом, прибитым некогда к стене золочеными рейками. Теперешний хозяин квартиры не мог знать, что адвокату N, юрисконсульту текстильной фабрики «Основа», бывшей некогда во владении акционерного общества, удалось избежать превратностей войны. Потом здесь жили евреи, у них не было необходимости прятать что-либо под обоями.