Поколение судьбы

Глаза оранжевые, если не в кино,
под камень спрятаны, волнение ресниц
на землю брошено из кругленьких глазниц.
Вот так, напоминая бег гнедых коней,
девица твердая на берегу морей,
изученная в танце, кожа на песке,
напрягшись, сдохла в затяжном она прыжке.

Там в комнате, где иглы – лестницы к картинам,
безбрежный мальчик на коленях у девицы.
Я там любил, а после синих вечеров
скорбел без имени в мозгу. К гардинам
ты подошла и повела лицом угристым —
вне маски цвета мыши – в сторону без слов,
и голос всплыл в февральской гуще женских снов.

Пришла и грудь кусает честным ртом любви.
Ой, хочется ей жгучих ощущений ног,
и сбросила лицо, и плачет, и вне лжи,
купила в лавке губы светлые и флаг.
В той лавке букиниста ружья нарасхват.
Здесь в лавке слово «женщина» сменило «блядь».
Ах, сами петли пуль убьют ее в охват.

Просила убивать, улегшись на меня,
растекшись прядью по лицу, забормотала,
так рассмеялась, что на крюк спиной попалась,
висит, как попугай на жердочке она.
Обмякшее щипать, лизать и целовать,
стащить с крюка и взять, одеть и ждать,
и трупа позы, позы языка смешать.

Умеющий смеяться, если захочу,
животный крепкий взгляд в глубокой голове,
живу, когда придётся, и в Орле живу,
я с тенью зеркала гуляю в феврале,
геранью под ногами пахнет чуткий снег.
Иду – и бледный перебег лица – настиг
я ранки фонарей, опомнился и лёг.

1983.

Городские дачи

(поэма)