Покорение Южного полюса. Гонка лидеров

Это был последний из сложных участков. «Только на отметке 87° южной широты мы наконец достигли плато», – записал Амундсен в своем дневнике с тихим удовлетворением. Через несколько миль он снова в последний раз увидел горы, которые потом сместились на юго-восток и вскоре были окончательно затянуты туманом. Это были самые южные горы, которые видел человек, затем снова плато Нильсена – и вот уже впереди не оставалось ничего, кроме нетронутой поверхности антарктической ледяной шапки.

Теперь дорога к полюсу была открыта, если не считать небольшого участка джунглей из заструг высотой примерно до трех футов. В белой мгле, окончательно накрывшей их, даже лидеры гонки – ими были по очереди Амундсен и Хассель – оказались бесполезны, потому что заструги замечали только в тот момент, когда на них натыкались.

Но вскоре исчезли и заструги. Теперь снег был гладким, как море, – райские кущи для настоящего лыжника. Хотя погода оставалась отвратительной. Густой туман и снегопад продолжались три дня подряд. Амундсен писал: «Движемся практически вслепую… тем не менее сделали [ежедневные] 20 миль». Но позже он снизил темп до пятнадцати миль в день, чтобы поберечь собак.

Кульминационный момент настал 7 декабря, когда подул восточный ветер и разыгрался сильнейший буран, а Бьяаланд в сердцах непочтительно заявил, что великое Полярное плато нужно было назвать «Гризевиддой», или «Свинским плато». Похоже, боги услышали его. В тот же день в условиях сильнейшего штормового ветра они пересекли 88-ю параллель. Но Амундсен не стал делать здесь очередной склад, стремясь побить рекорд Шеклтона и как можно быстрее оказаться на расстоянии ста миль от полюса.

На следующий день, 8 декабря, запись в дневнике Амундсена начинается словами о том, что это «один из наших великих дней». Туман рассеялся, ветер стих: боги стихий продемонстрировали умение чувствовать важность момента. В начале дня двигавшийся впереди Амундсен

внезапно услышал громкий радостный крик и обернулся. На легком южном ветру отважно развевалось хорошо знакомое нам цветное полотнище [норвежского флага], закрепленное на передних санях. Мы достигли рекордной отметки [Шеклтона] и оставили ее позади. Вид был отличный. Солнце во всем своем великолепии только что пробилось сквозь облака и чудесно подсвечивало наш флаг… Мои очки запотели, но в данный момент совсем не из-за южного ветра.

В этом не было ревности или торжества над поверженным соперником. Амундсен безгранично восхищался Шеклтоном.

Поскольку мои собаки были ужасно измучены [писал Бьяаланд], я отстал на милю и добрался до остальных на отметке 88°23′. Казалось, наступила весна. Я поздравил капитана, он просто сиял, можете быть уверены. Дополнительная порция шоколада в честь события. Завтра – день отдыха. Светит солнце.

Глава 29 В сани впрягаются люди

В лагере Скотта, в двухстах пятидесяти милях позади, Уилсон читал In Memoriam Теннисона,

осознав [как писал он в своем дневнике], каким эталоном веры и надежды является этот религиозный текст. У меня появилось чувство, что если где-то здесь меня ждет конец… Все будет, как должно быть.

Откровенные слова. In Memoriam – это квинтэссенция викторианской болезненности. В нем есть такие строки: «Ложусь, встаю – одна лишь боль / Уже хочу навек уснуть». Старое стихотворение о границах стремления выжить.

5 декабря Скотта остановил буран у подножия ледника Бирдмора. «Не видно соседней палатки, – написал он, – не говоря уже о чем-то еще… Сомневаюсь, что какая-то партия смогла бы идти в такую погоду, и уж точно никто не смог бы идти против этого ветра».