Покорение Южного полюса. Гонка лидеров

Скотт мягко сказал, что «собаки должны добраться назад достаточно легко, по всей дороге полно еды». И это вся благодарность, которую заслужил Мирс за свои усилия! Скотт в данной ситуации напоминал офицера, который руководит смертельно опасной военной операцией и воспринимает самопожертвование подчиненных как само собой разумеющееся. Он практически ничего не сделал, чтобы помочь Мирсу в возвращении.

Между ледником и точкой 80° южной широты Скотт заложил ровно два склада; Амундсен на таком же расстоянии – семь складов, равноудаленных друг от друга на шестьдесят миль. У Скотта «Склад середины Барьера» и «Склад одной тонны» разделяли целых 120 миль. Они были слишком малы и расположены очень далеко друг от друга – даже по меркам передвижения на собачьих упряжках. А что будет, когда такое расстояние придется пройти усталым людям, возвращающимся с полюса?

Как бы то ни было, Мирса ожидало трудное возвращение. Уйдя дальше, чем планировалось изначально, он был вынужден сократить свой рацион до минимума и двигаться очень быстро. Мирса сердило то, что его жизнью рисковали понапрасну, и свой гнев он помнил долго. Много лет спустя он сказал, что Скотт был плохим организатором и «не должен был отвечать за такую экспедицию».

Когда уехали Мирс и Дмитрий, в группе Скотта осталось одиннадцать человек: Оутс, Боуэрс, «Тедди» Эванс, Чарльз Райт, Черри-Гаррард, старшина Эванс, Крин, Киохайн, Лэшли и два доктора – Уилсон и Аткинсон. Предполагалось, что они будут тащить в гору по 200 фунтов на человека, преодолеют расстояние в 120 миль вдоль бесконечного ледника Бирдмора и поднимутся на 10 тысяч футов, непосредственно на плато. Они стартовали в условиях глубокого рыхлого снега. Лыжи, написал Скотт, «это, конечно, здорово, но мои скучные соотечественники слишком предвзято относились к ним, чтобы хорошо подготовиться к этому переходу».

Скотт снова перекладывал ответственность на других. Он сам не смог организовать систематическое обучение. Привезя с собой через весь мир Триггве Грана в качестве инструктора по лыжам, он отказался использовать его знания и навыки. С одной стороны, это было еще одним примером непоследовательности Скотта, а с другой – реакцией на вызов Амундсена, которая приняла странную форму нежелания иметь дело со всем, что так или иначе связано с Норвегией. В результате партия на леднике была плохо подготовлена и растрачивала бесценную энергию из-за недостатка техники. Буксировка саней, по словам Боуэрса, была

самой изнурительной работой из всего, с чем я когда-либо сталкивался… Начало было хуже, чем само передвижение, потому что требовало десяти-пятнадцати отчаянных рывков в упряжи, чтобы хоть как-то сдвинуть сани с места… Я никогда не тащил сани с таким трудом и, казалось, почти раздавил свои внутренности о позвоночник этим постоянным дерганьем изо всех сил в парусиновом ремне, который плотно охватывал мой живот.

Неистовое напряжение – словно каждая миля была последней – вот какое героическое наказание сам на себя наложил Скотт. И это было чрезвычайно близко менталитету британской публики, о которой он постоянно помнил. Вместе со стенаниями он принимал и страдания. В этом они с Уилсоном казались близнецами. Уилсон при каждой остановке невозмутимо садился на короба с грузом и делал зарисовки в своей благовоспитанной, странно обезличенной реалистичной манере. В компании этих страдающих джентльменов один Оутс казался «белой вороной». Ему был чужд жеманный стоицизм. К тому же он знал, что работать в упряжке должны лошадь и собака, а не человек. Оутсу вся эта затея казалась тихим безумием, но он держал свое мнение при себе. Щедро растрачивая собственную жизненную энергию, британцы демонстрировали такой уровень героической борьбы со стихиями и трудностями, который даже не снился Амундсену во время восхождения на плато.

Норвежский и британский маршруты были совершенно разными по стилю и атмосфере. Ледник Акселя Хейберга – короткий, крутой, изломанный, зажатый в узком ущелье между высокими горами – производил такое же сильное впечатление, как альпийский пейзаж. Ледник Бирдмора в целом казался грандиознее; горы здесь были почти такими же высокими и более заметными с далекого расстояния. Впечатление он производил общей панорамой и масштабом, а не формой и головокружительной высотой: это напоминало скорее Гималаи, чем Альпы.