Покровитель птиц

— Дядя Боря, расскажите про Дом творчества композиторов, как у композитора над вами финал пьесы не получался.

— Я жил на первом этаже, он на втором. Пора на ужин, а у неизвестного надо мной финал не идет, играет, играет, как до концовки доходит, полный тормозняк. Ну, сел я за рояль, как дошел он до своего такта преткновения, закончил его пьесу, все аккорды, да старался играть погромче. Длительная пауза. Потом робко, с недоумением, играет свое, доходит до концовки, останавливается, — и тут я опять финал играю. На третий раз он сам его нерешительно повторил. Ну, думаю, слава Тебе, Господи, и побежал в столовую. А там уж никого, все откушали. Официантка зыркнула — как рублем подарила, но ужин принесла.

Глава 52 ПЕЙЗАЖ С БЕЛОЙ НОЧЬЮ

— Можно посмотреть?

На сей раз шли они противоходом своему обычному движению при встрече: Захаров с Садовой, Клюзнер от Садовой к Фонтанке.

Обычно они не здоровались, но на сей раз, очевидно, из-за новшества маршрутов, решили раскланяться друг с другом, тем более, что давно знали друг друга в лицо.

— Можно.

Захаров поставил планшет к стене крутиковского дома и откинул закрывавшую его кальку.

Пейзаж с белой ночью.

Сирень, видимо, уже зацвела, холода, связанные с днями начала цветения ее вкупе с черемухой, отпустили город, а цвета разнооттеночной сирени и призрачно белой черемухи растворились во всепроникающем воздухе заговоренного города, покрасив здания, тротуары, проспекты, переулки улицы, бульвары, купы дерев, тупики лиловым, как некогда подкрашивали стекловары, самые умелые стекольщики хрусталь парадных дворцовых люстр добавкой золота, отчего прозрачные условные листы подвесок приобретали лиловизну, легкий фиолет.

Пейзаж пропитан был этим лёгким отсветом золотой добавки, не присутствующей на листе гознаковского ватмана сирени. Однако, как известно, всепроникающий воздух успевал с детства, с юности, проникнуть в душу каждого жителя Петербурга, и теперь резонировал в ответ на изображение белой ночи. Тихо было в темной раме, тиха была замечательная петербургская ночь, подобная привидению, андрогинному мифологическому существу полуночи-полудня, никто не стрелял в изображенной округе, ни один «воронок» с арестантами не пронесся по мостику над водою (Екатерининского канала? Мойки? или то был Крюков канал неподалеку от бихтеровского дома?), в окнах нет света, всё как тогда, и платье на невысокой девушке, подстриженной в скобку, белое, и стояли они с кавалером, точно зачарованные, у парапета, спиной к мосту, глядя, должно быть, на дальний, невидимый зрителю, следующий мост.

— Всё, как тогда, — сказал Клюзнер. — Вот только я был не в морской форме, в кавалерии до войны, в пехоте после. Другая форма другого цвета.

— Извините, недоглядел, — сказал Захаров.

Рассмеялись, разошлись.

Глава 53 ДОМАШНЕЕ МУЗИЦИРОВАНИЕ КАК ФАКТОР БЛАГОСОСТОЯНИЯ СТРАНЫ

Так бы и простояла в бормотании кратких диалогов о пиве, погоде, футболе, поджигателях войны, дамах, то есть бабах, инопланетянах и ценах на мормышки пивная очередь, если бы следовавший из консерватории к месту своего появления на свет Шурик, задержавшийся ненадолго возле ларечного оконца тезки своей, не решил похвастаться перед приятелем маленькой, с ладошку, немецкой губной гармошкою.

— Трофейная, я думаю, — сказал он. — Мне ее намедни дядюшка подарил.

Поскольку Шурик, как многие музыканты, имел свойство играть на всем, что играет, без обучения почти, заиграл он на малютке-гармошке. Сперва «Чижика-пыжика» — поскольку рядом была Фонтанка, где чижик водку пил.

Очередь навострила ушки.

Потом «Вечерний звон».

Неожиданно подпели друзья-филологи.

Тут со стороны Никольского переулка подошел известный эстрадный частушечник со своим маленьким, известным всем любителям эстрады и редким обладателям телевизоров небольшим концертино.

И пошла писать губерния.

Из парадной своей выплыл известный композитор-песенник, любимец народный, композитор C.-С., слушал благосклонно, улыбаясь, покивал Шурику. Шурика знали многие музыканты, еще и потому, что в качестве хормейстера был приставлен он к певицам сестрам Фёдоровым, которых, в частности, неустанно обучал не ругаться матом: принес копилку в форме гипсового с выпученными очами кота, велел за каждое нецензурное слово кидать туда рубль; ну, суммы набирались поначалу изрядные, потом сестры стали жалеть денег, сработала рублевая цензура.

Особо оживились, когда завели гармошка губная с концертино частушечные переборы. Даже пивная Шура из заповедного оконца выкрикнула свое:

Тише, тише, тише, тише,
у меня четыре Миши!
что мне делать? как мне быть?
где мне пятого добыть?

Звякали в такт кружками, стучали по деревянным ящикам тары.

Пока перепивший пивка с водярой нехороший завсегдатай не стал делать топотушку, кружиться и блажить во всю фальшивую хриплую бедную глотку: