Покровитель птиц

Клюзнер так и воззрился на него, глянул оком ястребиным и индеец.

— Только не спрашивайте: «А вы?» Один из моих клиентов, как я понял, относился к числу таковых. Я сочинил ему убедительную стильную простецкую биографию.

Доставая ключ, экскурсовод замешкался. Хлынул дождь.

— Между прочим, все мои визиты в этот двор заканчиваются дождем.

— Дождь в старину в народе, — сказал Клюзнер, — как мне редактор Бихтер поведал, называли «Божья милость».

— Аминь, — сказал индеец.

— От вас странно слышать.

— Я крещеный индеец.

— И каково же ваше крестильное имя? — с любопытством спросил экскурсовод.

Но не получил ответа.

Увижу сон, в котором пройдут персонажи и этой книги по Городу моему, чья воздушная кровля стоит на столпах световых дворов.

Глава 69 ЕСЛИ ЧЕСТНО

— На самом деле, — сказал он Нине, — это был концерт для скрипки, виолончели и оркестра. Ноты должен был посмотреть Мстислав Ростропович, для него партию виолончели я и писал. Всё ему было некогда. Ну, занят человек, занят, очень занят. Я ждал месяцев девять, извините, точно на сносях. Если честно, я вспылил, разозлился. Подумал — а не пошел бы ты к чертовой бабушке? — и переписал партию виолончели на партию скрипки. Получился двойной концерт, для двух скрипок с оркестром.

— Ну вот, — сказала Нина, улыбаясь, — а я-то всем говорю: что вы сочиняете, что у Бориса Клюзнера дурной характер?

— Какой же это дурной характер? По-моему, естественная реакция.

Глава 70 ССОРА

«Он дружил не с музыковедом Гликманом (с тем дружил Шостакович), а с его братом, скульптором, — писала в одном из своих формальных писем Елена Ч. — Дружил или приятельствовал? Не могу сказать точно.

Когда я жила у него на даче, я пристрастилась к вязанью крючком. И не могла крючок достать. „Ты нарисуй мне, как он выглядит“. Пока я читала, он сделал мне потрясающий крючок из зеленой зубной щетки — выпилил напильником. Я связала себе желтую кофточку с большим вырезом. Гликман меня в ней и нарисовал. Дяде Боре портрет очень понравился, он вставил его в рамку, повесил на даче. Там висел еще один гликмановский портрет, самого дяди Бори, узколицего, с рысьими глазами. Приходя, Гликман рисовал Бориса Лазаревича постоянно. „Хватит меня рисовать, — говорил дядя Боря. — Ты лучше сними с меня мерку, ты ведь на кладбищенской скульптуре специализируешься и вроде неплохо на этом зарабатываешь“. В следующий раз Гликман явился с гипсом и сказал: „Давай я сниму с тебя маску“. Дядя Боря на него рассердился: „Да ты рехнулся, что ли?!“ — прикрикнул он на скульптора.

Гликман предлагал мне потом сделать памятник дяде Боре за пять тысяч. „Как друг, я все хлопоты беру на себя“. Пяти тысяч у меня не было.

Гликман, когда рисовал, всегда раздевался до трусиков. Дядя Боря смеялся над ним, говорил, что это сплошная комедия и маскарад: „Тоже мне, мужской стриптиз“.

В Филармонии исполняли концерт Клюзнера, зал вызывал его, он несколько раз выходил на сцену, Гликман сказал ему какую-то гадость. И тогда дядя Боря сказал: „Чтобы ноги твоей в моем доме не было!“ Я спросила, что произошло, он ответил: „Я даже не могу повторить его тогдашних слов на концерте, мне за него стыдно“.

Через общих знакомых Гликман пытался наладить отношения, но дядя Боря больше не хотел о нем слышать. „Я не хочу знать ни о нем, ни о его успехах. Я этого человека презираю“.

И я не знаю, что это было».

Глава 71 «СИРИУС»

Плавание на парусных судах — искусство, и прекраснейшая тень его уже уходит от нас в мрачную долину забвения.

Джозеф Конрад

Ничем нельзя заменить тот шум, который рождается в глубине деревянной корабельной мачты, когда в паруса ровно давит ночной бриз. Этот шум говорит о великих тайнах природы простыми словами выросшей в лесу сосны.

Виктор Конецкий

В те времена, когда «пора флирта закончилась», по словам Нины, она привела его домой и познакомила с капитаном, поначалу он всё же привычно примерил на себя роль Сирано: капитан был красив, у него не было еврейского носа французского поэта из пьесы Ростана, — ну, и так далее. К тому же капитан получал жалование, не знал безденежных месяцев, мог позволить себе завести семью, прокормить жену и ребенка, подарить ей… — ну, и тому подобное. Но капитан был воспитан, интеллигентен, начитан, недурно играл на рояле, всё понял, когда наш капельмейстер «объяснил ему додекафонию» (о которой Пьер Моран написал: «Что же касается этой додекафонической музыки, одной мысли о ней достаточно, чтобы тут же захотеть умереть»).