Покровские ворота

Она ничем не напоминала смешную угловатую девочку, не знавшую, куда деть свои руки. Не казалась больше и великаншей. Полнота и округлость пошли ей на пользу, они будто скрадывали ее рост. Когда она обращалась к Костику, ее обольстительный низкий голос звучал с материнскими интонациями, хотя она лишь на год была старше гостя.

И вообще, несмотря на то что профессор отпраздновал юбилей – Ордынцеву исполнилось семьдесят, – разница между ним и женою уже не казалась такой контрастной. «Вот что значит прожить столько лет со старым мужем, – подумал Костик. – А он – молодцом. Спустил брюшко, подстриг свои усики, ходит в джинсах. Вот только часто стал переспрашивать, никак у него слабеет слух».

– Значит, наука не увлекла? Что ж делать? – говорил Ордынцев. – Другое написано на роду. Видимо, иной темперамент. Вернее, его иное качество, ибо настоящий ученый им тоже, понятно, не обделен. И мы ведь одержимые люди, и в наших жилах – не рыбья кровь. Но служение истине учит смирению, а долгий поиск требует выдержки. Наши страсти запрятаны вглубь. Вы, люди прессы, мгновенного отклика, – другое дело. Вы – на виду. И сами вы, и ваши натуры.

«Десять трюизмов на одну минуту. И как это ему удается?» – с раздражением подумал Костик. И сказал:

– Я вижу, вы в добром здравии? И дела, как мне кажется, хороши?

Ордынцев наклонил к нему голову:

– Как вы сказали? Мои дела? Недурны как будто, но надо помнить: я вступил в период, когда поощряют не за дар, а за возраст. Не за то, что ты мыслишь, а за то, что стареешь. Примеры известны.

– Не кокетничай, – сказала Светлана. – У тебя-то как раз наступил расцвет.

– Я не жалуюсь, Светик. Никоим образом. – Профессор поцеловал ей руку. – Это постюбилейные настроения. Я ведь только сказал, что бывает и так. Уповаю, что избежал этой участи. В общем, все хорошо, и здоровье не худо. Каждый день я бегаю полчаса. И относятся люди ко мне лояльно.

– Не лояльно, а просто любят и ценят, – назидательно возразила Светик.

– Вроде так. Я ведь теперь, Костя, заслуженный деятель науки.

Он хотел сказать это возможно небрежней, но в глазах отразилось его удовольствие.

– Поздравляю вас, если только звание может хоть что-нибудь вам прибавить.

– Благодарю. Конечно, вы правы. Это лишь допинг. Юбилейные радости. Как говорится, брызги шампанского. А ученому важно сохранить трезвость.

«Не слишком тебе это удается, – отмечал про себя Константин. – Равно как и независимый тон. Что ни говори, юбилей – лучшая защита от реальности. Недаром все мы так любим мифы. И сказки для юных и старых детей».

Словно угадав его мысли, Ордынцев проговорил:

– В эти дни все же подводишь итоги и делаешь необходимые выводы. На мой взгляд, итоги неогорчительны.

– Еще бы! – с готовностью сказал Костик. – А каков же вывод?

Профессор задумался. Потом значительно произнес:

– Необходимо мыслить системно.

«Ну, слава богу, – подумал Костик. – Как это говорил Яков? “Наконец-то мы съели яблоко и добрались до червяка”».

Он спросил профессора об одном историке, в ту пору сильно его занимавшем, между прочим, их земляке. Но Ордынцев, к его сожалению, о почившем коллеге знал понаслышке и не мог сообщить ничего нового. Все, что он изложил, уже было известно.

Костик встал и начал прощаться.

* * *

«На закате человек с умом обычно становится молчаливым, а тот, кого бог обделил, – болтуном. К тому же глуховатые люди частенько кажутся глуповатыми, что, безусловно, несправедливо. И все же было тут что-то жалкое, какая-то суетность и суетливость, такая старческая зависимость от признания своего значения, своей роли, своих заслуг. В идеале – старость освобождает. В этом ее великое благо. Ведь только тогда начинаешь жить настоящей, а не придуманной жизнью, когда мелькание невыносимо, а всякие толки и суждения уже не имеют над тобой власти. Право, нет ничего бессмысленней, чем цепляться за подножку вагона. Поезд остановить невозможно. И все эти старики в джинсах, неугомонные, беспокойные, – господи, какая тоска!»

Старый бульвар стал еще старее, Новый – раздвинул свои пределы и перенес свои границы – по сути дела, возник еще один, который можно было назвать Новейшим. Народу было совсем немного, пахло сырым песком и мазутом, солнце золотило волну.

«С другой стороны, эта страсть к итогам! Все эти судорожные попытки уговорить себя и других, что жизнь выиграна и все в ней оправданно. И странная необходимость выводов… Как он силился произнести нечто из ряда вон выходящее, смахивающее на завет.

«Надо мыслить системно». Бедный старик! Кто ж это сказал, не припомню, – верный способ стать полным тупицей – сделать это, имея систему.

Впрочем, потребность подбить бабки подводит и не такие умы. Фауст нашел ответ ответов, решив осушить напоследок болото. Тоже искал конечный вывод, который бы все обосновал. Приходишь к тому, что в каждом выводе есть нечто плоское и ограниченное.