Покровские ворота

В двух соседних комнатах жили Прокловы. Самого Проклова я видел редко. Он служил в вооруженной охране, когда я появлялся, обычно спал, готовя себя к ночному дежурству. От моей агитаторской активности он снисходительно уклонялся, заявляя торжественно и веско: «Мы, работники органов, свой долг выполним». Иногда, если он бывал не в духе, произносил с непонятной угрозой: «Нас, работников органов, учить не надо. Мы сами кого хочешь научим». Жена его была сухопара, с трагическим взглядом, с красным носом, портниха из ближнего ателье. Она прониклась ко мне доверием, и вскоре я был введен в эпицентр давно бушевавшей семейной драмы. Портниха жестоко ревновала столь романтического супруга. Впоследствии, когда наше знакомство окрепло, она звонила по телефону, вызывала на угол и под фонарем громко кляла свою горькую жизнь – прохожие на нас оборачивались. Она плакала и ломала руки, доказывала, что никто на свете не ходит дежурить каждую ночь, не может иметь таких заданий. Вообще работа, когда человек имеет секреты от жены, никак не укрепляет семьи. Иной раз она такие беседы вела при дочери, хитрой девице, учившейся в техникуме связи, судя по виду – большой оторве. Дочь закатывала глаза, толкала меня в бок локотком и гнусавила: «Ой, мама, довольно, я умираю, слушать мучительно. Ну что за смысл в этих речах?»

Итак, избирателей было тринадцать – чертова дюжина, между прочим, – и я отвечал за их гражданственность перед державой и Моничковским. Опасение вызывал Борискин – как личность творческая и непрогнозируемая, он мог выкинуть внезапный кульбит. Так, например, время от времени он заявлял, что в день выборов, скорей всего, он будет в Саратове, где проживает старушка-мать. Когда я об этом сообщил Льву Матвеевичу, тот едва не стал заикаться. Он крикнул, что это может испортить картину, что у него еще никогда не было подобных сюрпризов, что это безусловно ЧП – чрезвычайное происшествие. Пусть Борискин немедленно явится и возьмет открепительный талон. Я сказал, что такое предложение было сделано, но оно отвергнуто. Борискин колеблется, он не принял решения и, буде останется в столице, не хочет чувствовать себя в день выборов парией. Моничковский буквальна пришел в ярость:

– Он что же, так и намерен держать нас в этом подвешенном состоянии? Вы что же, ему не могли объяснить идейного смысла таких колебаний? У нас может отсутствовать избиратель! Это провал, политический крах! Какой позор! Якович, должно быть, спит и видит, чтоб с нами такое случилось! И вы так спокойно об этом докладываете! Нет, я просто вам поражаюсь!

В тот же вечер он собрал агитаторов и вдохновенно меня песочил. И хотя вскорости я сообщил ему, что Борискин умерил сыновние чувства и не уедет к старушке-матери, прежде чем выполнит долг гражданина, Моничковский не спускал с меня глаз. Он считал своей святою обязанностью сделать из меня человека, он с редкой настырностью контролировал все мое свободное время, при каждом случае повторял, что агитпункт – это мой дом.

Вообще представление об агитпункте было у него патетическое. Для него это был некий храм, украшенный кумачом, плакатами, диаграммами и стенной печатью. А как прекрасен был стенд с фотографиями – все заслуживающее внимания было на них запечатлено! Избиратели дома номер шесть, избиратели дома номер четырнадцать, молитвенно внемлющие агитаторам, районная поликлиника, школа, недавно открытый детский сад. А стол, крытый зеленым сукном, весь в интереснейших брошюрах, необходимых уму и сердцу! А популярные издания, а газеты со свежей информацией! И над всем этим великолепием – портрет вождя, раскуривающего трубку со своей характерной отцовской улыбкой. Кого же не потянет сюда, под призывные буквы «АГИТПУНКТ», пламенеющие над дверью! Путник, уставший в долгом пути, с продрогшей плотью, с озябшей душой, скорее к нам, в этот добрый очаг! Здесь всегда тебе рады, всегда тебя ждут, здесь тебя примут и просветят, а заодно укрепят твой дух.

Мои доводы о том, что есть и работа, которую все же я должен делать, что письменный стол заждался хозяина, вызывали у него раздражение. За работу платят, и, стало быть, трудолюбие это не бескорыстно. Совсем иное – общественные обязанности, ради которых человек идеи поступается личным интересом.

– Не вы один работаете, – говорил Моничковский, – сколько лет не могу я отдаться немаловажной научной статье о политическом образовании в батумском профсоюзном движении. Ее бы выхватили у меня из рук, это дало бы мне материальный достаток, однако же я не ушел с поста!

Разумеется, я говорил Моничковскому, что читателям давно уж не терпится прочесть столь захватывающую статью и что он обязан ее закончить, невзначай упоминал и о том, что Якович напряженно работает над книгой «Записки агитатора», отрывки из коей он публикует в стенгазете нашего агитпункта.