Покуда я тебя не обрету

Да, эти женщины пришли в школу Святой Хильды, только чтобы поглядеть на него – на Джека Бернса, знаменитую кинозвезду. Он не узнал доброй половины присутствующих, всем было по тридцать-сорок. Многие из них не были знакомы с Джеком, когда тот был маленький, но, несомненно, встречали его в школе и уж точно видели в кино. Мужей с ними не было (может, они и были не у всех), некоторые прихватили с собой детей. Нет, конечно, одеты все были строго – черное и темно-синее, и все же Джеку казалось, что выглядят они словно пришли не на поминки, а на торжественный прием. Возможно, виной тому час, когда проходила служба, – в такое время в воскресенье как раз устраивают коктейли.

Четвертая одноклассница, Люсинда Флеминг, не ходила с Джеком в приготовительный – она пришла к ним только в первый класс и счастливо миновала «колыбельные» Эммы Оустлер. Ни сама Люсинда, ни ее «тихое бешенство», как это называла мисс Вонг, не водили дружбы с Эммой.

Так почему же Люсинда шлет рождественские открытки Джеку? Почему она с такой страстью организует ежегодные встречи выпускников, хотя все помнят, как будто это случилось вчера, ее дикую реакцию на поцелуй Джека? Она же прокусила себе губу, ей накладывали швы, она лежала на полу в собственной луже!

Если бы Люсинда Флеминг знала, как Эмма Оустлер ненавидит рождественские открытки и тех, кто их пишет, она бы не пришла ее помянуть. Если бы она знала, с каким презрением Эмма глядела на перечень ее успехов на ниве деторождения (писательница называла ее открытки «статистикой яйценоскости»), если бы она хоть чуть-чуть знала Эмму, то никогда не стала бы молиться за спасение ее души.

Но дело было в том, что и Люсинда, и все остальные пришли по Джекову душу; и хотя Джек был самой настоящей кинозвездой, в обществе этих дамочек он вмиг потерял связь со своим единственным зрителем. Еще бы, в часовне школы Святой Хильды женщины крутились даже вокруг Иисуса! Как в такой обстановке оставаться Джеком Бернсом – актером? Как снова не стать Джеком Бернсом – маленьким мальчиком, смытым за борт в океан девиц (не важно, что теперь они взрослые женщины). Вернувшись в их мир, Джек вновь ступил в свое детство и снова стал жертвой своих старых страхов – как ребенок, он всего боялся и забыл, что такое уверенность в себе.

Как ему теперь сказать «что-нибудь» про Эмму этим зрителям, этому океану женщин, которые растили его, которые сформировали его характер? Как он мог чувствовать себя естественно, на своем месте в этой церкви, где много лет назад повернулся спиной к Господу?

Джек обеими руками схватился за кафедру, но не мог произнести ни слова; во рту пересохло, разум отказывался помогать ему. Собравшиеся ждали; в часовне, как и полагается на поминальной службе, царило гробовое молчание.

Ужасно, какие номера откалывает сознание, когда тебе страшно, подумал Джек. На него смотрели десятки женских лиц, и он мог поклясться, что среди них было лицо миссис Стэкпоул – судомойки из Эксетера, уже много лет как сброшенной в водопад. Если бы Джеку хватило смелости, он нашел бы среди этих лиц и миссис Адкинс, уже много лет как бороздящей подводные просторы реки Незинскот, и лицо Клаудии, которая прокляла его и собиралась преследовать и после смерти, и лицо Лии Розен, погибшей в Чили, и даже лицо самой Эммы, которая, конечно, сильно разочаровалась в Джеке – что же это он, приехал и не смог сказать ни слова.

Джек попробовал взглянуть за пределы этого моря лиц, не смотреть никому в глаза – разве что мистеру Рэмзи, который всегда так его поддерживал. Но мистер Рэмзи куда-то пропал – утонул в море вновь прибывших юных девиц; ученицы школы Святой Хильды, все до единой в школьной форме, наверное, решили, что воскресная служба – еще один урок.

Джека так трясло, что он принял этих девочек за призраков, а это всего-навсего были школьницы из интерната – больше никого из учеников по воскресеньям в школе не бывало. У них-то хватило смелости собраться вместе и толпой отправиться в часовню. Их не приглашали, хотя они-то были самые преданные фанатки романов Эммы – им как раз семнадцать-восемнадцать лет, самый возраст (молодые девушки составляли подавляющее большинство ее читательской аудитории).

Поразительно видеть их сегодня здесь, у входа в часовню, этих девушек, – смесь застенчивости и экзальтации, привлекательности и неряшливости, – таких же, как много лет назад, когда Джеку было всего четыре и когда он впервые почувствовал острую необходимость взять маму за руку. Девушки напомнили ему его страх перед голыми ногами, перед гетрами, спущенными ниже колен, дабы явить свету перевозбужденность хозяек. Эти их бедра и незаправленные блузки, эти их незастегнутые пуговицы, прикушенные губы и растрепанные (намеренно) волосы – вот они какие, безымянные юные особы женского пола, у иных в руках Эммины книги, зачитанные до дыр, и все они позируют для Джека, посылают ему взгляды, исполненные бьющей через край чувственности – какую он так хорошо умел играть на сцене (да и в жизни!).