Покуда над стихами плачут...

Приступим к нашим ямбам,
уложенным в квадратики,
придуманным, быть может,
еще в начале Аттики,
мужские рифмы с женскими
перемежать начнем,
весы и качели — качнем?
Качнем!

Все, что до нас придумано,

все, что за нас придумано,
продумано прекрасно,
менять — напрасно.
Прибавим, если сможем,
хоть что-нибудь свое,
а убавлять отложим,
без ямбов — не житье.

Нет, не житье без ямбов,

стариннейших иамбов,
и я не пожалею
для ямбов дифирамбов.
От шага ли, от взмаха?
Откуль они?
Не вем.
Не дам я с ними маху,
вовек не надоем.

От выдоха ли, вдоха?

От маятника, что ли?
Но только с ямбом воля,
как будто в Диком Поле,
когда, до капли вылит,
дождем с небес лечу, лечу,
лечу навылет
и знаю, что хочу.

Слава Лермонтова

Дамоклов меч
разрубит узел Гордиев[49]

,расклюет Прометея воронье,
а мы-то что?
А мы не гордые.
Мы просто дело делаем свое.
А станет мифом или же сказаньем,
достанет наша слава до небес —
мы по своим Рязаням и Казаням
не слишком проявляем интерес.

Но «выхожу один я на дорогу»

в Сараеве, в далекой стороне,
за тыщу верст от отчего порога
мне пел босняк,
и было сладко мне.

Месса по Слуцкому

Андрею Дравичу[50]

Мало я ходил по костелам.
Много я ходил по костям.
Слишком долго я был веселым.
Упрощал, а не обострял.

Между тем мой однофамилец,

бывший польский поэт Арнольд
Слуцкий[51]
   вместе с женою смылись
за границу из Польши родной.

Бывший польский подпольщик,

   бывший
польской армии офицер,
удостоенный премии высшей,
образец, эталон, пример —

двум богам он долго молился,

двум заветам внимал равно.
Но не выдержал Слуцкий. Смылся.
Это было довольно давно.

А совсем недавно варшавский

ксендз
   и тамошний старожил
по фамилии пан Твардовский
по Арнольду мессу служил.

Мало было во мне интересу

к ритуалу. Я жил на бегу.
Описать эту странную мессу
и хочу я и не могу.

Говорят, хорошие вирши

пан Твардовский слагал в тиши.
Польской славе, беглой и бывшей,
мессу он сложил от души.

Что-то есть в поляках такое!

Кто с отчаянья двинул в бега,
кто, судьбу свою упокоя,
пану Богу теперь слуга.

Бог — большой, как медвежья полость,

прикрывает размахом крыл
все, что надо, — доблесть и подлость,
а сейчас — Арнольда прикрыл.

Простираю к вечности руки,

и просимое мне дают.
Из Варшавы доносятся звуки:
по Арнольду мессу поют!

«Стихи, что с детства я на память знаю…»

Стихи,
   что с детства я на память знаю,
важней крови,
   той, что во мне течет.

Я не скажу, что кровь не в счет:

она своя, не привозная, —
но — обновляется, примерно раз в семь
   лет,
и, бают, вся уходит, до кровинки.
А Пушкин — ежедневная новинка.
Но он — один. Другого нет.

Коля Глазков