Покушение в Варшаве

– Не рыпайся. Отвечай. – Его голос был не менее грозным.

Александер даже не стал спрашивать, как ее зовут.

– Чей был приказ? – Это единственное, что его волновало. – Кто вам заплатил?

– Я не знаю, ей-богу! – она мелко закрестилась.

– Тут Бог без надобности. Говори или жива не будешь, – Жорж схватил несчастную за мокрое горло.

В отличие от приятеля, он не отвлекался, таращась по сторонам: ни старые уродины, ни юные нимфы не смущали его – дело-то привычное.

– Я ничего не знаю, – продолжала извиваться девка.

– Вы помягче, – взмолился полковник. – А то подумают, что мы ее насилуем.

– Вас так беспокоит, что подумают? – огрызнулся молодой человек. – Тут не насилуют. Тут моются.

– На помощь! – наконец, вывернулась и закричала пери. – Меня убьют, убьют!

Джеймс втянул голову в плечи. Но ни одна баба не двинулась с места. Напротив, от них постарались отодвинуться. Мало ли кто и с кем затеял драку?

– Говори, стерва, зачем его хотели прирезать? – Жорж снова намотал на руку влажные волосы девицы и дернул ее голову на себя.

– Не прирезать! – взвилась та. – Велено было испугать как следует. Чтобы бежал из Москвы, себя не помня.

– Кто велел?

– Не знаю. Ой, пустите! Больно! – она застучала по полу босыми ногами, а Джеймс подумал, что вовсе не возбужден, даже прикрываться не надо.

– К дядьке Василию, это тот, что вас бил, приходили. Ночью. Дали десять рублей серебром.

Больно жирно.

– Кто приходил-то? – Жорж готов был стукнуть ее головой об печку.

– Квартальный. А с ним другой иностранец.

– Почему знаешь?

– Он все слова перевирает. Нас, говорит, бичами засекут, если не сделаем.

– Nice bitch? – переспросил Джеймс. – О тебе говорил? Nice bitch?

Девка закивала.

– Хорошенькая сука. – Жорж и без перевода понял. – Выходит, по-английски ругался.

– Но ведь был и квартальный надзиратель.

– Заплатили.

Почувствовав, что нападавшие отвлеклись, девица вывернулась из рук Жоржа и побежала к двери. Оба кавалера ринулись за ней, выпали из дверей в речной садок, подняли тучу брызг, взбаламутили воду, что возмутило московских красавиц больше, чем их собственное явление.

Беглянка ловко поднырнула под заграждения и поплыла прочь. Только хвостиком вильнула! Гнаться за русалкой не имело смысла.

– Я все-таки думаю, что это ваши люди, – Александер тяжело дышал.

«А я думаю, что ваши», – не остался в долгу Жорж.

* * *

Варшава

Долли несколько раз видела князя Адама в садах Виланува – еще одной роскошной королевской резиденции. Сколько их у поляков? Монархов нет, а замки стоят. Здесь как бы невзначай собиралась вся местная знать подышать воздухом и чинно пройтись по дорожкам вокруг фонтанов.

Чарторыйский на прогулке под руку с матерью, огибая газон, на первом кругу поклонился Дарье Христофоровне. Та приняла это за знак, и уже при втором сближении глубоко присела, разметав кружева платья по гравию дорожки.

В третий раз они осмелились подойти друг к другу и церемонно представили спутников. Князь – великую Изабеллу. Госпожа посольша – какую-то здешнюю графиню, исполнявшую роль ее компаньонки.

– Я полагал, что ваша миссия в Лондоне, – поддел Чарторыйский.

– Миссия да, – ничуть не смутилась Доротея. – А мне любопытно было посмотреть на коронацию.

– Как вам Варшава?

Ничего не значащие любезности. Гости должны говорить приятное, сравнивать здешнюю столицу с маленьким Парижем, хотя и близко нет. Невыгодно отзываться о Вене и Берлине. Помянуть широту жизни здешних аристократов в их роскошных резиденциях… Тут глаза принято закатить к небу, а потом фыркнуть, вскользь бросив, что в немецких замках царит убожество, все ложки посчитаны, все передники изо льна. Узость, скудость, еды в обрез. На свечах метки, сколько воска должно прогореть за каждый час. Бюргерство. Третье сословие. Стертые, но еще крепкие башмаки. А на фронтонах домов призыв, начертанный невидимыми буквами: по одежке протягивай ножки.

Всего этого каскада любезностей, замешанных не столько на похвалах здешних обычаев, сколько на ругани соседей, должно было хватить, чтобы купить сердца собеседников. Но Ливен была немкой и считала, что это в Польше не тянут по одежке ножки. Это здесь за роскошью не добротность и сытость, а нищета. Поэтому княгиня сообщила Адаму о дурных тротуарах с выбоинами – карета проваливается. И об освещении – один фонарь на две улицы. И о дамских туалетах. За чьей печкой ткали то, что здесь зовут лионским шелком? Какая домашняя девка ломала глаза над брабантскими кружевами?

Ее суждения оскорбили старую Изабеллу. Но насмешили Адама. Его мать хотела было отчитать наглую особу. Разве та не знает, что настоящие вельможи сохранились только в Польше? Но сын взял пылавшую негодованием родительницу за руку и крепко сжал: помолчите. Затем он подтолкнул ее к безымянной графине и отпустил в самостоятельное плавание вокруг мраморного бассейна. А сам предложил Ливен руку.

– Нам есть о чем поговорить, вы не находите?

Та кивнула. Сближение произошло быстрее и глаже, чем Долли ожидала, и вскоре она поняла почему.

– Мои друзья в Лондоне утверждают, что вы в самых добрых отношениях с домом Ротшильдов?[94]