Пол и секуляризм

Нуклеарная семья имела центральное значение для капиталистического развития. В дискурсе секуляризма она изображалась не только инкубатором нации, но инкубатором рабочей силы, производительной энергии, которая связывалась с телом мужчины. С точки зрения теоретиков политэкономии, превосходство мужчины в силе и навыках делали женщину «несовершенным» работником, но в то же время более дешевой рабочей силой для выполнения некоторых рутинных, не требовавших квалификации задач. В работах этих теоретиков XVIII и XIX веков гендерное неравенство выдавалось за структурный аспект капиталистической экономики. Мужчина должен зарабатывать «семейную заработную плату», чтобы содержать жену и детей, писал Адам Смит, в противном случае «раса таких работников не продлится дольше одного поколения». И наоборот, заработки женщин считались дополнительным источником дохода, «из‑за того, что она должна была заниматься уходом за детьми… [этих заработков] ей предположительно не хватило бы, чтобы себя обеспечить»[222]. Согласно французскому экономисту Жану-Батисту Сею, рождение женщиной детей и ее домашний труд не производят стоимости; они — сырье, из которого благодаря заработку мужчины появляются новые поколения работников. Эжен Бюре писал в 1840 году, что «с точки зрения промышленности, женщина — дефективный работник»[223].

Эли Зарецкий указал в своей книге 1976 года «Капитализм, семья и личная жизнь», что эти взгляды служили потребностям капиталистической экономики: «Система наемного труда, социализировавшего производство при капитализме, поддерживалась общественно необходимым, но частным трудом домохозяек и матерей… В этом смысле семья — неотъемлемая часть экономики при капитализме»[224]. Однако обозначение домашней сферы как «частной» отрицало ее экономическую функцию. Тем самым, как утверждает Элизабет Мэддок Диллон, экономическая ценность домашнего труда женщины заслоняется его репрезентацией в виде добровольной деятельности, мотивированной любовью. Этот труд был призван не только давать мужчинам утешение, когда на них хищнически посягали фабрика и рынок, он также предполагал приватное пространство для развития либерального субъекта «посредством аффективного богатства и нонутилитаризма»[225]. «Идеологический выигрыш» от сентиментализированной домашности «самым интимным образом связан с символикой свободы», пишет она[226]. Более того, частная сфера понимается как пространство эмпатической идентификации с другими, идентификации того рода, в которой Адам Смит видел основу любого индивидуального чувства самости и которую Маркс считал предпосылкой для обмена. Вот что пишет Диллон: «Один имеет ценность в этой системе, только если он соответствует желанию другого; желание другого конституирует самость»[227]. С ее точки зрения, разделение труда на частный/публичный, домашний/рыночный, мужской/женский добавляет капиталистическим отношениям производства и определению экономической ценности политическое измерение либеральной свободы.

Гендерная репрезентация труда получила широкое распространение. Лидеры профсоюзного движения вторили дискурсу политической экономии, проводя кампании за доплату на содержание семьи для мужчин. Например, Хенри Броадхерст заявил на Британском профсоюзном конгрессе в 1877 году, что члены профсоюзов обязаны

как мужчины и мужья приложить все силы к тому, чтобы добиться такого положения вещей, при котором их жены будут оставаться дома вместо того, чтобы вступать в конкуренцию за средства к существованию с большими и сильными мужчинами всего мира[228].

Конечно, мужчины из профсоюза были обеспокоены тем, что найм на работу женщин приведет к снижению их заработной платы, а потому вкладывались в защиту мужской идентичности их профессий. Но они действовали внутри дискурса, который гораздо больше, чем в прошлом, представлял рынок труда в гендерных категориях, пропагандировавших как идеал материнскую и домашнюю роль женщины, не получающей платы за свой труд. Донзло пишет, что «женщина, сидящая дома, заботливая мать — гарантия для мужчины, наиболее предпочтительный инструмент приучения рабочего класса к цивилизации»[229]. В книге Жюля Симона, вышедшей в 1861 году, «Рабочая — неприличное, грязное слово», обращавшейся ко всем классам, оплачиваемый труд женщины (существующая и все более явная реалия) связывался не только с деградацией и ранней смертью самих женщин, но также с ростом детской смертности и потому потерей рабочей силы в будущем. Когда Симон в 1890 году выступал за декретный отпуск для работающих женщин, он делал это «во имя очевидного и высшего интереса человеческого рода». Защита была положена, как он писал, тем людям, «чье здоровье и безопасность могли охраняться только лишь государством»[230].