Пол и секуляризм

«Надзор за семьей», как сказано в описании Франции XIX века одного историка, предполагало регулярное вмешательство агентов государства, а также создание государственных институтов, призванных решать такие проблемы, как гигиена, образование, жилье и моральное поведение[207]. Обычно это означало отслеживание любого сексуального поведения, не связанного с деторождением. Врачи XIX и начала ХX века нападали на контрацепцию и аборты как на (говоря словами одного американского практика) «прямую агрессию против человеческого общества». Если не положить им конец, предсказывал он, эти практики приведут к «ускорению вымирания американского народа»[208]. Повсюду на Западе женщин-повитух вытесняли мужчины-гинекологи, которые, как считалось, могут лучше управлять способностями женщины к деторождению в интересах национальной гигиены. Врачи, законодатели и моралисты были одержимы борьбой с мастурбацией, которая определялась как одинокий, растраченный попусту и лишенный объекта сексуальный акт. Кроме того, они были полны решимости искоренить детоубийство как преступление не только против природы, но и против демографических требований государства. Отсюда кампании против проституции и венерических болезней, а также ассоциирование гомосексуальности с извращением. Сюда же относится внимание к инспекциям перенаселенных жилищ рабочего класса, которые воспринимались как рассадник инцеста и заразы[209]. Эта политика консолидировала классовое и расовое видение национальной однородности, даже если заявленной целью была интеграция или ассимиляция. Белая семья, принадлежащая к среднему классу, стала мерилом приемлемости (или неприемлемости) «других» групп для получения ими полноправного членства в сообществе нации. В дискурсе секуляризма человеческие стандарты пришли на смену тем, что раньше приписывались Богу.

В колониях многие законодатели (и не только) упорно работали над исключением межрасовых браков. По этому вопросу высказывался целый спектр различных мнений. Одни предупреждали, что смешение кровей ослабит силу «высших рас». Другие указывали на терпимое отношение к любовным забавам с местным населением, которые не вели ни к браку, ни к рождению детей; третьи (явное меньшинство) задавались вопросом о том, не могут ли такие альянсы и их потомство стать средством укрепления господства победителей. Вопрос о том, что практики «дикарей» противоречили имперским целям, не ставился. Немецкие авторы, например, изображали африканских женщин как «опустившихся, снедаемых неконтролируемой и неутолимой похотью»[210]. Франция различала два гражданских кодекса — брачный кодекс и закон о личном статусе коренного населения, который перекладывал на местные религиозные власти регулирование браков, сексуальных практик и организации семьи (например, по-прежнему разрешая полигамию, хотя она была запрещена в метрополии)[211]. Это позволяло установить четкое различие в том, что считать браком, между более высокими и более низкими формами цивилизации; низшие формы цивилизации представлялись зараженными предрассудками и примитивными религиозными верованиями.

В Британии и во Франции филантропы, феминистки и законодатели организовывали общества, поощрявшие эмиграцию женщин в колонии по самым разным причинам: в случае незамужних женщин — для того, чтобы найти работу; чтобы учить и воспитывать коренное население; чтобы избранные женщины (то есть «приличные», из среднего класса) могли стать женами мужчин-поселенцев, нуждавшихся в белых супругах, раз они хотели «заселить колонии» и тем самым гарантировать свое постоянное присутствие. Выражалось некоторое беспокойство по поводу того, создавались ли эти общества исключительно в целях «матримониальной колонизации», и даже самые рьяные сторонники этого плана старались не говорить о нем прямо[212]. Например, в 1897 году М. Дж. Шайи-Берт, перечислив на многих страницах все остальные причины, поощрявшие эмиграцию незамужних женщин во французские колонии, заявил, что существует «резерв — да простят мне это коммерческое выражение — молодых девушек, не имеющих работы и будущего», которые могли бы стать хорошими невестами для мужчин-переселенцев[213]. Он добавлял, что колонии были более фертильным местом для будущего французской расы. Если в метрополии рождаемость падала вследствие пагубного влияния промышленности и роста городов, в колониях «естественная плодовитость французской расы могла быть восстановлена» при помощи браков в богатых сельскохозяйственных условиях Востока[214].