Пол и секуляризм

Я уже указывала на то, что использование языка сексуальной эмансипации и гендерного равенства для того, чтобы отказать мусульманам в признании их в качестве полноправных граждан национальных государств Западной Европы, во многих из которых они живут уже очень давно, — это не просто исламофобия (хотя, естественно, и она тоже), оно имеет более широкий резонанс. Замена абстрактного рассудка сексуальным желанием заменяет работу ума материальностью тела; абстрактный индивид становится пульсирующим, вожделеющим человеком. Но если и может показаться, что эта замена выводит социальное в область политики (как хочет внушить язык эмансипации и равенства), на самом деле это не так. Скорее вводится еще одно универсальное человеческое качество (сексуальное влечение, желание, сексуальные идентичности), которое понимается как досоциальное и чье удовлетворение — не относительный вопрос (определяемый исторически или культурно) и не вопрос, открытый для оспаривания (политика). Есть лишь один путь к удовлетворению: тот, который объявляется преобладающим в современных демократиях Запада — даже если в этих странах то, что считается удовлетворением, принимает множество разных и даже противоречащих друг другу форм и даже если отношения между полами продолжают оставаться асимметричными. Но противоречие сразу же устраняется, как только Запад сравнивается с Востоком, христианская секулярность — с мусульманской религиозностью. Когда эмансипация и равенство считаются синонимами и определяются как выражение универсального и овеществленного сексуального желания, они ничем не отличаются от формального политического равенства. Здесь мы можем вернуться к своеобразному варианту марксовской критики: это инструменты увековечивания подчинения и неравенства женщин на Западе, равно как и обездоленных меньшинств, в данном случае мусульман, и их продолжающейся маргинализации в секулярных и христианских демократиях Запада.

Секс и секуляризм

Секуляризм, как я его здесь исследовала, — не объективное описание институтов и политики, а скорее полемический термин, чье значение меняется в разных контекстах. В этой книге я проследила изменения в его значении и политические цели, в которых применялся дискурс секуляризма. Вопросы, которые могли бы задать историки и не только, — это не вопросы о том, что секуляризм означал всегда и где его можно найти, но какую работу выполняет обращение к секуляризму в специфических исторических обстоятельствах, как он организует наше восприятие, с какими последствиями и в каких целях.

В отношении гендера следует задать похожий вопрос, потому что категории мужского и женского, мужественного и женственного так же изменчивы, так же получают определение в контекстах национального строительства, расовых идентичностей, религиозных учений и социально-политических движений. Гендер вместе с сексом и сексуальностью, к которым он отсылает и чьи смыслы производит, — это изменчивые концепции, потому что они относятся к упрямой психической дилемме: невозможности исчерпывающего понимания полового различия. Апелляции к вечным, естественным или биологически детерминированным различиям между мужчиной и женщиной — это попытка унять тревогу, приходящую вместе с неопределенностью, и предложить модель социальной и политической организации. Гендер не приписывает свои социальные роли на основе императивов физических тел; это исторически и культурно варьирующаяся попытка дать сетку понятий для осмысления пола и — помимо пола — для постижимости систем политического правления[489]. Дело не в том, что гендер и политика как устойчивые сущности соприкасаются и влияют друг на друга. А в том, что нестабильность каждого из них заставляет их оглядываться друг на друга в поисках уверенности: политические системы ссылаются на якобы неизменность гендера, чтобы легитимировать асимметрию власти; эти политические отсылки затем «фиксируют» половые различия, чтобы отрицать неопределенность, затрагивающую и пол, и политику.