«Это ужасная новость, — сказал он. — Мы все крайне потрясены». Хотя этого было бы вполне достаточно, он остался ради новых вымученных вопросов, на которые отвечал кратко, на секунду переставая жевать резинку. Кто рассказал ему о случившемся? «Один мой друг». Что он делал в студии
Благодаря своей видимой легкомысленности, даже равнодушию, реплика попала в заголовки. Пол оправдывался тем, что «не умеет горевать на публику», справедливо отмечая, что ни Джордж, ни Ринго «тоже не придумали в ответ ничего глубокомысленного». Джордж рассказал, что был разбужен новостями, потом снова заснул, «и когда я проснулся, это по-прежнему было правдой», после чего добавил для проформы: «Я поражен и шокирован». Ринго, который был на Барбадосе, не сказал ничего, но зато кое-что сделал: немедленно зафрахтовал частный самолет и полетел в Нью-Йорк вместе со своей будущей женой Барбарой Бах, чтобы поддержать Йоко.
Пол, раньше всегда умевший ввернуть правильное словцо, казнил себя за оплошность сильнее, чем кто-либо мог вообразить. Точно так же он терзался с четырнадцати лет по поводу своей первой реакции на смерть матери: пока его отца и брата душили слезы, он практично поинтересовался, как они смогут прожить без ее акушерской зарплаты. Но, по крайней мере, тогда неосторожные слова были сказаны всего лишь раз; теперь же они бесконечно тиражировались в новостях и на первых страницах. Позже он заметил: «К сожалению, нельзя взять напечатанное обратно и сказать: „Послушайте, дайте мне смешать это все с говном, помочиться сверху, а потом прорыдать три недели, и тогда вы поймете, что я имел в виду, назвав это тоской“». Позже, уже в Писмарше, ни о какой легкомысленности не было и речи. «Мы просто сидели перед телевизором, смотрели новости с детьми и весь вечер утирали слезы».
Вскоре последовало безупречно составленное публичное заявление от лица
Тетя Мими, жившая теперь в бунгало, которое Джон купил ей в Пуле, на дорсетском побережье, впервые услышала ужасную новость из своего радиоприемника. Хотя позже ей позвонил Нил Эспинолл, ни от кого из оставшихся экс-битлов звонка она не дождалась. Полу, наверное, полагалось позвонить ей первым, несмотря на то что в старые времена Мими была с ним не слишком любезна, называя его «маленьким дружком» Джона и считая, что прошлое местожительство в рабочем районе Спик безнадежно его компрометировало.
Тогда он уклонился от этой обязанности, объяснив позже, что просто не знал, что сказать. Однако в последующие годы он с лихвой искупил свое прегрешение. «Пол единственный из них, кто меня не забывает, — рассказывала Мими в интервью незадолго до своей смерти в 1991 году. — Он всегда интересуется, как я себя чувствую и не нужно ли мне чего-нибудь».
Что касается Йоко, то пережитой катастрофы — стать свидетелем убийства Джона — не мог бы пожелать ей и злейший враг. С этого момента раздражение и насмешки, встречавшие ее повсюду начиная с шестидесятых, вдруг исчезли; осталось только сочувствие, усугублявшееся трагедией ее сына Шона, у которого в пятилетнем возрасте навсегда отняли любящего отца.
И опять же, молчаливо предполагалось, что остальные экс-битлы наверняка забыли все старые обиды и сплотились вокруг нее в час общего горя. Однако, когда через несколько недель ее спросили, чем они проявили свою поддержку, Йоко отказалась от комментариев — что было несправедливо и в отношении Ринго в тот момент, и в отношении Пола в будущем.
До смерти Джона у Пола с Йоко были далеко не самые плохие отношения, однако после трагедии он специально постарался с ней сблизиться. Женщина, которую он узнал, оказалась еще большим мастером окружать себя защитной оболочкой, чем он сам, — изначально она принимала в штыки все его проявления внимания, говоря, что не хочет, чтобы с ней носились как с «вдовой года». «Сперва я почувствовал отпор и решил: „Ну что ж, ну и ладно, черт с тобой“, — вспоминал он. — Но потом я подумал: человек пережил трагедию всей жизни, а я тут, как бесчувственный идиот, обижаюсь, что, мол, раз ты со мной так нелюбезно обходишься, то и я тоже не буду церемониться».