Поль Робсон

Джим и Элла становятся мужем и женой и покидают Америку в надежде найти место, «где к человеку относятся с уважением, где нет различий между людьми, где все добры и под любой кожей видят прежде всего человеческую душу». Но судьба благоволит к сильным и цельным натурам. К слабым и мятущимся она безжалостна. Эллу поражает тяжелый душевный недуг. Болезнь вызывает у нее внезапную вспышку ненависти к «черномазому»; ослепленная безумием, она даже готова занести над ним нож, но рассудок на время возвращается к ней, и опять Джим, ее любимый Джим «белее всех белых».

В финале пьесы женщина с разумом ребенка нежно и благодарно целует руку человеку, который вопреки полному крушению всех его жизненных устремлений побеждает силой благородства, стойкости и доброты.

Журнал «Американский Меркурий» поместил на своих страницах полный текст пьесы, а центральные газеты Нью-Йорка оповестили о том, что партнершей Робсона в спектакле будет белая актриса Мэри Блэйр.

Это сообщение вызвало взрыв ярости у американских расистов. Шумную кампанию против постановки пьесы развязали газеты, принадлежавшие ярому реакционеру Уильяму Рэндольфу Херсту. Мало того что какой-то писака-ирландец осмелился связать священными узами брака белую женщину и негра (какой пример для этих подлых черномазых!), он, не иначе как окончательно спятив от собственной наглости, заставил героиню целовать грязную черную руку! И это может произойти на сцене на виду у сотен зрителей!

В письмах, анонимных и подписанных, которые в те дни получали О’Нил и актеры «Провинстаун плейерс», содержались и предостережения, и оскорбления, и угрозы. Руководители ку-клукс-клана из штата Джорджия прямо пригрозили драматургу, что расправятся с его сыном в случае, если пьеса будет поставлена. Обычно безмолвно уничтожавший подобные письма О’Нил не выдержал и, написав на полях послания куклуксклановцев нечто вроде «катились бы вы…!», направил его по обратному адресу.

Чтобы не тревожить и без того нервничавших Поля и его партнершу по спектаклю Мэри Блэйр, режиссер Джеймс Лайт перехватывал адресованные им письма. Под нажимом расистов мэр Нью-Йорка Хилен попытался как мог воспрепятствовать постановке «Крыльев». Им было дано распоряжение изменить направление движения транспорта на Макдугэл-стрит таким образом, чтобы затруднить подходы к зданию театра. За несколько часов до премьеры Лайту позвонили из мэрии и сообщили о запрете на участие детей в первой картине пьесы.

Среди зрителей, пришедших на премьеру 15 мая 1924 года, были друзья О’Нила — рабочие-металлисты. Они следили за порядком в зале, стояли за кулисами, у гримерных, патрулировали у здания театра.

— Не робей, парень, — подбодрил Поля дежуривший в его гримерной белозубый крепыш в клетчатой рубахе и парусиновых брюках. — Вряд ли у белых балахонов хватит смелости явиться сюда. Наша компания им не по душе. Кому из этих трусов охота нарваться на увесистый кулак. — С силой сжал ладонь Робсона загрубелыми пальцами и, заметив, что тот поморщился от боли, расхохотался довольный.

Перед выходом на сцену, к публике, Поль не испытывал страха, но ощущал уже становящееся привычным волнение. Он знал, что после первой произнесенной им фразы оно поможет обрести ему то необходимое нервное состояние, пребывая в котором он незаметно для себя перевоплотится в любящего и страдающего Джима Хэрриса. Два часа чужой жизни, хотя почему чужой?

Иногда на репетициях он ловил себя на том, что забывал на какое-то время об условности происходящего на сцене. И тогда не щиты раскрашенной фанеры, а прочные кирпичные стены ограждали беспокойный быт супругов Хэррис от постороннего взора. И не бутафорские предметы, а своя привычная и обжитая мебель стояла в их жилище. И не искусный декоратор, а он, Джим Хэррис, заботливо укреплял на стене купленную им по случаю конголезскую маску и пристраивал рядом фотографию старого негра в нелепом мундире и треуголке — портрет своего отца.

В такие минуты режиссер сиял, репетиция останавливалась, и Поль смущенно выслушивал чрезмерно восторженные, по его мнению, похвалы Лайта. Сам он полагал, что роль не получается, и только боязнь подвести веривших в него людей удерживала его от желания бежать со сцены куда глаза глядят.

Вспоминая о первых репетициях «Крыльев», Поль рассказывал, что поначалу Лайт считал его безнадежным. Ему казалось, что режиссер, следуя рекомендации О’Нила, вполне удовлетворен чисто внешним, типажным сходством Робсона с его героем и этим намерен ограничиться, надеясь раскрыть сложные сюжетные ходы пьесы с помощью других, более опытных исполнителей.