Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

Более молодой из них, опередив этих двоих, недовольно обернулся и сказал:

— Ну что вы плететесь?.. Вон хлопец, — кивнул он на Петю, — спешит. Стало быть, у него есть дело…

Петя видел, как он, отмахнувшись от своих попутчиков, быстрее пошел в сторону беленьких домиков поселка.

Через четверть часа Петя уже переходил городской базар, значительно сокращая путь до Вокзальной улицы. Настроение его, испорченное встречей с гестаповскими машинами, в существование которых ему трудно было верить, опять стало хорошим. На базаре какие-то старомодные старички и старушки торговали боговым маслом, иконами, белыми перчатками, керосиновыми лампами и замками… Пшено они продавали на стаканчики и стопочки, а кружево отмеряли на локти. Указывая на этих старичков и старушек, женщина в сером вязаном платке, с кочаном капусты и куском тыквы в авоське, тихо спросила Петю:

— Сынок, ты не знаешь, каким порошком этих козявок пересыпали, что они не сгнили за столько годов?.. Не знаешь?.. Давай, сынок, сплюнем, — может, они исчезнут.

По примеру женщины в сером платке Петя плюнул и, смеясь, пошел дальше.

В конце базара белой лентой было обведено место для торговли с немецкими захватчиками. Здесь продавщицы были, как на подбор, молодые, в белых халатах. Они называли немецких солдат и офицеров «господин германский офицер», «господин германский солдат». То и дело слышалось: «Битте, пожалуйста, сладенький медок».

Сумрачное утро к девяти часам распогодилось. Выглянуло из-за облаков солнце, и мед, переливаемый торговками из ведер в железные банки фашистов-покупателей, заблестел веселым янтарным блеском. Тут же банки с медом запаивал маленький, порывистый в движениях паяльщик. Через очки, спустившиеся на кончик его небольшого носа, он с усмешкой никогда не унывающего человека громко говорил немцам:

— Извольте вашу баночку. Можете нести ее на ваш почтамт. До фрау в Берлин мед доедет невредим!

И тут же этот щупленький, невзрачный паяльщик смело переводил свои слова с русского на немецкий.

— Фью! — свистал он. — Нах Берлин! — выкрикивал, взмахивая рукой так, что спина его коричневого пиджачка наезжала ему на затылок.

Петя смеялся над клоунской развязностью этого человека.

Два подвыпивших кума в рыбацких резиновых сапогах, в треухах и брезентовых плащах издали наблюдали и за весело сновавшими фашистскими солдатами и больше всего за щупленьким рыжеватым паяльщиком. Один из кумовьев стал тихонько просить другого:

— Кум, держи меня, а то подойду к этому Нахберлину и в секунду сделаю из него блин.

— А я не хочу тебя держать, — отмахивался другой.

— Держи, тебе говорю!

— Не буду. Делай из него блин…

Сожалея, что нет времени дослушать, чем кончится разговор кумовьев, Петя вышел из людской тесноты базара. До Вокзальной улицы оставалось всего лишь полквартала, когда вдруг сзади послышался плачущий женский голос:

— Гришу! Гришеньку бросили в машину! Помогите! У нас двое детей!

Не останавливаясь, Петя оглянулся. Три гестаповские машины, тяжело раскачивая глухие ящики темных кузовов, медленно выходили из боковой улицы к базару. Поправляя винтовки, за ними бежали трое раскрасневшихся полицаев с белыми повязками на рукавах. От задней машины они отталкивали высокую черноволосую женщину, сорвавшую с головы платок и продолжавшую звать на помощь:

— Помогите! Гришеньку увозят!..

Машины уверенно входили в живую гущу базара. Люди стали кидаться в разные стороны, прячась за прилавками, за киосками, а некоторые заторопились домой, ныряя в ближайшие переулки. Машинам теперь было просторно колесить по базарной площади, где остались только немецкие покупатели, молодые продавщицы в белых халатах да подвыпившие кумовья в рыбацких резиновых сапогах. Передняя машина уже готова была выехать с базара, когда тот из кумовьев, что собирался сделать из паяльщика блин, со всего размаха бросил камень в кузов машины. Через три-пять секунд оба кума изворотливо защищались от наседавших на них полицаев.

«Здорово обороняются! Хоть бы убежали… Нет, не убегут: вон целая стая шоферов повылезала», — с горечью подумал Петя и на миг остановился.

— Пошли, пошли, — услышал он негромкий и очень знакомый голос и, повернувшись влево, готов был с удивлением спросить: «Виктор Гаврилович, откуда вы? И как же я вас не заметил раньше?»

Но Дрынкин вовремя приложил палец к губам, и рот Пети не открылся.

— Мы только распрощались с Иваном Никитичем. Он попросил встретить и проводить тебя куда надо.

Широкая Вокзальная улица шла в гору. На асфальтированных тротуарах ее почти никого не было. Несколько хозяек, возвращавшихся с неудачного базара, обогнали Дрынкина и Петю. Из их встревоженного разговора выяснилось, что у Гриши Давидовича есть брат Борис и он умно сделал, что еще позавчера скрылся, ушел куда-то.

— Гладкой ему дороги, — озираясь, перекрестилась старшая из женщин.

Дрынкин и Петя узнали, что кумовьев, дравшихся с полицаями, уже посадили в гестаповскую машину. Кумовья и в самом деле были рыбаками.

— Да это ж Гуркины! Прославленные рыбаки! Неужели ж так-таки и пропадут в этой чертовой повозке?!