Полдень, XXI век, 2011 № 07

Совершив какой-то особенно экзальтированный рывок, Дынин уронил рукопись. Подняв ее, он окинул взором замершую аудиторию – и тут увидел в первых рядах великих авторов прошлого. Мерно вздымалась борода Толстого, кучерявилась буйная шевелюра Пушкина, золотистые кудри Есенина светло мерцали в полутьме. Дынин увидел чуть нервически подергивающееся лицо Достоевского, мраморно-спокойные черты Тургенева, знаменитый узкий ястребиный нос Гоголя. На чтеца взирали портретный Шекспир, поблескивающий стеклами пенсне Чехов, высокомерный Бунин и печальный Шолом-Алейхем. Ремарк, Дюма-пэр, Байрон, Гомер, которого Дынин почему-то всегда воображал в виде сумасшедшего полуслепого деда, жившего по соседству и до смерти пугавшего его в детстве. Данте, Бальзак, Гюго, Боккаччо, Мильтон… Имя им было – легион. Каждый сжимал в руке, как гранату-лимонку, яйцо или помидор с подгнившими бочками.

Осененный внезапной догадкой, Дынин пригнулся и только попытался прикрыть наиболее уязвимые части тела листами рукописи, как на него пролился щедрый яично-помидорный дождь.

– Графоман, бездарь!!! – кричали великие, кидая в Дынина смачно чмокающие при попадании томаты и источающие сероводородную вонь яйца.

– Нет, нет, вы ошибаетесь! – вопил, отбиваясь от обстрела, Дынин. – Вы просто не поняли! Мир еще меня оценит!

– Бездарность! – сотрясал стены зала трубный глас Толстого.

– Наснльник слова! – орал Грибоедов.

– Убей себя! – истерически голосил Гоголь, метко бросая яйцо в нос Дынину.

– В Бобруйск! – вторил ему Байрон.

Бросив рукопись, слабеющий Дынин на карачках пополз за кулисы, схватился за край бархатного занавеса, дернул его изо всех сил, еще раз, еще и… проснулся в холодном поту, судорожно сжимая край простыни…

Трепеща от пережитого ужаса, он еще немного полежал, затем встал, пошел на кухню и выпил из графина кипяченой воды. Осознание правды настигло внезапно, как сердечный приступ. Дынин выронил стакан и издал жалобный всхлип.

Он понял, что все это время был лишь жалким графоманом, как открыли ему во сне корифеи литературы. Более того, теперь стало ясно, что так презираемый им Гелиос, в отличие от него самого, был писателем хорошим.

Состояние открытия изменило его полностью. Зависть, черная зависть разлилась в его душе и лишила покоя.

Дынин с нездоровой страстностью предался коллекционированию новостей о счастливце. Известия о победах Гелиоса доставляли ему сладкое мазохистское удовольствие – последнее прибежище неудачников. Перечитывая его творения, Дынин смаковал их, как приятный на вкус ядовитый напиток.

Гелиос превратился в идею-фикс, манию и одержимость.

Дошло до того, что Дынин собрался посетить мероприятие в книжном магазине «Москва», где Гелиос собирался раздавать автографы в честь выхода своей книжки.

Вечером накануне рокового дня Дынин пребывал в состоянии сильнейшей ажиотации. Он то собирался купить книгу и, попросив автограф, пасть перед Гелиосом на колени, публично каясь в причиненных обидах, то намеревался голыми руками задушить удачливого соперника прямо на глазах у изумленной публики, снискав себе хотя бы геростратову славу.

Частые глотки чистой водки из граненого стакана лишь усиливали нервное возбуждение.

В конечном итоге Дынин безутешно зарыдал над собственной горькой участью и, поклявшись, что продал бы душу дьяволу за возможность уметь писать талантливо, поплелся к хладному одинокому ложу в объятья пьяного Морфея.

Сон принявшего свыше положенного на грудь человека, как известно, крепок, но краток.

Проснулся Дынин засветло и тут же испытал тревожное ощущение, что находится в доме не один.

Не успел он подумать о том, что делать в такой неприятной ситуации, как в комнате зажегся свет. Вскрикнувший от изумления и страха Дынин невидяще скользнул вокруг взглядом и не сдержался от восклицания снова, обнаружив сидящего в кресле неподалеку от кровати постороннего субъекта.

То был некрепкого телосложения мужичок средних лет в блеклом ничем не примечательном костюме и с таким же блеклым ничем не примечательным лицом из разряда тех, которые всегда кажутся знакомыми, но которые при следующей встрече вы ни за что не сможете узнать.

– Приветик, – сказал мужичок.

Дынин сморгнул, сглотнул и попытался выжать из пересохшего горла хоть какой-нибудь звук.

– Я закурю? – осведомился субъект и тут же вытащил из кармана пачку сигарет. Достав сигарету, он вставил ее в неровные желтоватые зубы, неуловимым глазу движением прикурил, затянулся и удобно откинулся в кресле. Проделал все это он невозможно быстро.

– Вы… Вы кто? – наконец исторг Дынин членораздельную фразу, прозвучавшую одновременно глухо и визгливо.

– Я-то? А ты сам как думаешь? – мужик подмигнул Дынину и усмехнулся.

От этой усмешки нечастые волосы на голове Дынина встали дыбом.

– В…в-вор? – пискнул Дынин, чувствуя, как сердце загнанно колотится в барабанные перепонки.

– Здрасте, – сказал мужичок обиженно. – Сам звал, а теперь еще и обзывается.

– Звал? – слабо удивился Дынин. – Я вас?

– Да уж, наверное, не я вас, – буркнул незнакомец.