Поле Куликово (СИ)

-Да, - кивнул Тохтамыш. - Ты можешь сесть на московский стол, но сначала надо взять Кремль. Готов ли ты помочь?

Кирдяпа вытаращился на хана. Ему Тохтамыш представлялся всемогущим, как Бог, и этот бог просит помощи у Кирдяпы?

-Буду служить верой и правдой, - выпалил, опомнясь.

-Почему твой брат молчит?

-Он станет твоим рабом, великой хан. Дал бы ты ему в удел Городец али Суздаль. Кланяйся, дурак! - Кирдяпа пригнул голову брата к войлоку.

-Слушайте и запоминайте. Сегодня вы оба пойдёте в Кремль. Я думаю, вас пустят. С вами будет один поп, тоже русский. Он научит вас, о чём говорить. Вы видели - я и пальцем не тронул рязанских городов, дал пощаду вашей земле и в Тверь послал охранную грамоту. И московитам я хочу добра. Возьму дань и уйду, оставив здесь своего наместника.

Княжата стали бить кошму лбами.

-Ты уж, великой хан, не обидь Семёна-то. - Кирдяпа, видно, счёл, что его домогания уже исполняются.

За линией стражи их поджидал человек в чёрной рясе и потёртой скуфейке с бегающими тёмными глазками. Поклонясь в пояс, он повёл княжичей в отдельно стоящую юрту, возле которой ходили воины с копьями на плечах. Знай Василий и Семён, куда приведёт их этот путь, оба, наверное, предпочли бы смерть. Между тем смерть им не грозила - рано или поздно Тохтамыш отпустил бы обоих, получив затребованную дань с нижегородцев. Но один из них уже мнил себя крепким удельником, другой заносился в мечтаниях до владимирского стола, повелевал землями и государями, творил на Руси свои законы. Распалённые алчностью, оба, не задумываясь, шли путём измены русскому делу и не ведали, как близки позор и проклятья соплеменников, а потом - изгойство, нищета, унижения и преследования - бесконечная цепь несчастий, сваливающихся на их головы, на их детей и жён. Один погибнет на чужбине, лишённый всего, окружённый презрением, другой лишь последние дни проведёт среди близких, в своей вотчине, - по милости великого московского князя Василия Дмитриевича, отца которого он предал.

Остей не ждал от своих думцев согласия, но не предвидел и враждебности, вспыхнувшей, едва открылся совет.

-Покориться хану - измена! - кипел Олекса. - Нам приказано боронить Кремль. Тебе, князь Остей, и тебе, боярин Морозов, лучше других тот приказ - известен. Хану надо послать меч, лучше того - намыленную верёвку!

-Ты обезумел, Олекса! - кричал Морозов, багровея. - Мало тебе крови? Треть наших побита и поранена, надолго ли хватит остатних? А в Орде прибыло сил.

-Орда теряет больше. Хан понял: ему не взять Москвы силой, он хочет отворить Кремль хитростью.

-А повешенные мурзы? - спросил немолодой боярин с розовым сытым лицом, исполнявший при Остее роль мечника.

-Мурзы ли - они? Скорее, то - ордынские преступники.

-Но ведь хан желает посмотреть Кремль лишь с полусотней.

-Ты, Иван Семёныч, знаешь ли, што такое - полусотня отборных нукеров? Ты с ними встречался когда-нибудь в сече? Ежели они займут ворота, их тремя сотнями не вышибешь. А за ними - тысячи, они пойдут живым тараном.

-Хан - не разбойник, он прислал грамоты за своей печатью, с послом, - упирался Морозов. - У нас - довольно серебра и тряпок, штобы откупиться. Головы - дороже. Станем упираться - тогда уж конец: не силой - измором возьмут. Им теперь спешить некуда.

-Врёшь, боярин! - Олекса вскочил, стукнул в пол ножнами меча. - Рано хоронишь Донского! Подмётное письмо - лживо. Хан в своих грамотах и не заикнулся, што побил наши рати.

-Может, он нарошно пытает наше покорство, - вступил тот же холёный боярин. - Намёк-то подал: ослушники-де наказаны.

-Похоже, так, Олекса Дмитрич, - отозвался архимандрит Яков, сидящий между хмурым Симеоном и словно отрешённым от земных страстей, седым игуменом Акинфием Крыловым.

-Не так, святой отец! Не так, бояре и выборные! Хан хвастает, што разорил наши волости. Беда тяжкая, да не смертельная. Врагу недёшево станет его набег. Князья собирают полки, наши силы теперь множатся, хана тают. Я верю - мы сокрушим Тохтамыша, как сокрушили Мамая. Надо верить, без веры мы - прах!

Олекса сел. Бояре не смотрели на князя, потупились и выборные. Сопел Морозов, покашливал в руку седой игумен. Остей завидовал Олексе: его убеждённости в своей правоте, его вере в победу над врагом, в мужество своих соплеменников перед бедой, его готовности перестоять лишения долгой осады, наконец, его силе, обнаруживающей себя в каждом движении и каждом звуке его голоса. Волей судьбы поставленный во главе московской обороны, Остей чувствовал себя в Кремле не то чтобы лишним, но и не очень уж и необходимым. Если есть от него польза, она - в том, что своим воеводством он как бы примиряет боярскую сторону с посадской. Остей снова боялся сделать неверный шаг. Что сейчас полезнее для спасения города - осторожность Морозова или непримиримость Олексы? Кого поддержать?

-Что думают выборные? Скажи ты, Адам-суконник.

Сотский поднялся с лавки, огладил серебряный пояс с прицепленным мечом и кинжалом. Кольчугу и шлем он оставил в башне, собираясь на думу. Из всех пришедших лишь трое были в броне: Олекса, Клещ и Каримка.