Поле Куликово (СИ)

Полторы тысячи собранных ополченцев устремились за своим воеводой, ослепляя врагов блеском мечей. Степняки поняли, кто - перед ними, и бросились бежать во всю прыть конских ног. Тупик гнал их до берега Рузы. Здесь, на переправе, кони ордынцев начали спотыкаться и падать - кто-то успел насыпать железных шипов на след степного войска, оставив на прибрежных деревьях малоприметные знаки, понятные только русским. У берега произошла давка, русские конники настигли бегущих, и завязалась сеча. Вслед за Тупиком привалила тысяча во главе с Григорием Михайловичем, и положение степняков стало безнадёжным. Воды Рузы замутились кровью. Иные из крымчаков пытались уйти вплавь, но противоположный берег усыпали мужики, вооружённые рогатинами и топорами. Враги начали бросать оружие, и Тупик остановил сечу. Пленных связывали их же арканами и гнали к стану на месте сражения.

Возвращение полка с вереницей пленных войско встретило ликующим кличем. Владимир приказал построить ратников так, как они стояли вчера на смотре. Под раскатисто-грозное "Слава-а!" он во главе воевод промчался вдоль сверкающих сталью дружин, потом сошёл с коня, стал на тела убитых врагов и в серебряный рог протрубил победу.

Алый закат полыхал в полнеба, когда князь закончил объезд полков. Среди конников потерь было немного, погибло лишь прикрытие пешей рати. Но вместо трёх тысяч пеших воинов на этом победном смотре стояла только одна. И в ней половина ратников - в повязках. На разгруженных телегах обоза раненых отправляли в Волок-Ламский.

Владимир велел привести к нему ордынского десятника из полона и двух трофейных лошадей. Когда пленника поставили перед князем, тот приказал:

-Скачи к своему хану и скажи: через три дня я буду в Москве. Пусть готовится. Я зову хана Тохтамыша в поле.

Десятник ускакал, оглядываясь, - не верил в своё освобождение, ждал стрелы в спину. Но Храбрый никогда не нарушал слова.

Перед закатом князю доложили: здесь, на поле боя, осталось шесть тысяч убитых врагов.

На другой день при звоне колоколов и огромном стечении ликующего народа войско возвратилось в Волок-Ламский. У ворот города почётной стражей построились триста закованных в сталь всадников. Среди священников, вышедших благословить ратников, рядом с коломенским епископом Стефаном, стоял высокий, сухощавый монах со снежной широкой бородой и снежными волосами, падающими на плечи. Его лицо, дублённое ветрами и солнцем, казалось молодым, и серые глаза сияли молодо, лишь белизна волос выдавала преклонный возраст монаха. Князь соскочил с лошади, коленопреклоненно принял благословение.

-Отче Сергие! - заговорил он, едва сдерживая дрожь голоса. - Я решил, не теряя часа, идти к Москве. У татарского хана не осталось теперь и половины прежней силы. Мои ратники испытаны, их лелеет победа. Что ты скажешь мне, отче Сергие?

-Благословляю, Владимир Андреич, - сказал игумен. - О дозволении государя не тревожься. Я ведь - из Переславля. Донской теперь выступил к Москве. Все северные князья пришли к нему - и ростовские, и ярославские, и моложские, и галицкие, и кашинский, и углицкий. Кроме единого лишь.

-Не я ли говорил Дмитрию - на Юрия ему надеяться нечего? - сказал Владимир. - А за доброе слово спасибо, отче. Не твоя ли это - дружина? - Князь оглянул броненосных витязей у ворот. Сергий улыбнулся:

-Я - не князь и даже не епископ. Зачем войско простому чернецу? То - новгородцы. С отцом Стефаном пришли.

-Новгородцы?! Вот это - дело! Низкий поклон тебе, отче, за этакую помогу.

Стефан покачал головой.

-Меня хвалить не за чё, Владимир Ондреич. То господин Великой Новгород срядил дружину. Буча там поднялась, как про Москву-то услышали.

Владимир дал знак старшему воеводе, и под гром тулумбасов, пение рожков и труб войско вступило в ворота. Впереди конных дружинников четвёрка вороных лошадей с вплетёнными в гривы траурными белыми лентами везла большой долблёный гроб, прикрытый багровым полотнищем, что развевалось в сражении над пешим русским полком. В этом дубовом челне уплывал в Вечность рослый воин в четырежды пробитой серебристой кольчуге со знаком высшей воинской доблести на груди.

Анюта стояла в толпе женщин, всматриваясь в лица едущих за гробом дружинников, и не знала, что первым с поля сечи въезжает в город её муж.

На заре следующего дня из лагеря на берегу Ламы и ворот города выступило семнадцать тысяч конных и пеших ратников. Войско двинулось дорогой на красное, дымное солнце, встающее из подмосковных лесов.

Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюёт на приказы.