Поле Куликово (СИ)

Задумался Герасим. Не перст ли Бога - в том, что казнь за погром ордынцев примут злодеи? Не указ ли тут попу Герасиму - делать своё дело и дальше? Решил проверить. Не поддавшись уговорам хозяев сменить одежду, пошёл через город не к ближним, суздальским, а к дальним, арзамасским, воротам. Город затаился, даже собаки молчали, лишь вблизи детинца навстречу застучали копыта. Неровный свет озарил улицу - трое всадников с факелом появились из переулка, остановились, поджидая путника. Тени шевелились на высоких плетнях, на стенах изб, поблёскивало вооружение всадников и медь конской сбруи, позванивали удила, и Герасиму казалось - чёрные всадники присланы по его душу из преисподней. Но лица не прятал, головы не опускал. "Кто идёт?" - спросил молодой голос. "Божий странник", - ответил охрипшим голосом. Факел в руке стражника наклонился, три пары глаз уставились на Герасима. "С Богом, святой отец. Помолись в пути за град Муром". Когда отошёл, другой голос, погуще, что-то сказал. Свет исчез, но до самых ворот слышал Герасим за собой приглушённый расстоянием шаг коня. Близ городской стены его обогнал всадник, послышались голоса воротников, перед Герасимом распахнулись ворота, и он вышел в летнюю ночь. Так Спас указал попу Герасиму его новый путь. Может, и не Спас, а русский народ, люд муромский, в котором жил дух богатыря Ильи...

Какого же горя насмотрелся в своих странствиях отец Герасим! Питался подаянием, ягодами, грибами и рыбой. Ночевал по большей части в нищих скитах, в лесных деревнях, где люди жили в норах или в курных избах. На полу, на соломе, вместе спали взрослые и дети, телята и овцы, тут же в клетках кудахтали куры. Бывало, упрекал хозяев: "Что же вы, добрые люди, живёте в этакой нечистоте? Лес кругом - за год-другой миром-то каждому можно поставить по жилищу. Свет увидите, дети станут здоровей, и болезней поменьше". Мужики таращились на попа, чесали головы: "Дак оно так, а не всё ль одно?" - "Да как же одно! Из ключа пить али из лужи?" - "Да ить верно говоришь, батюшка. А пуп нашто рвать зазря-то? Всё одно пожгут. Этого не жаль - пусть жгут. Коли домина-то добрый, ить жалко бросать да бежать в лес. Пока жалеешь, ан голову и снесут". Была тут правда. Враг стоял над всей жизнью людей, каждый час мог нагрянуть незваный гость. И всё же Герасим корил мужиков, и старост, и священников, если худоба жизни слишком пёрла в глаза. Может, оттого мало в народе ярости, что набеги отучили его держаться за свои дома? Живут - лишь бы переночевать, и готовы в любой час бросить всё, бежать, куда глаза глядят, - ничего не жаль. Это тревожило и пугало: лишает враг русский народ самой главной силы - привязанности к родной земле. Лишь в московских пределах оттаивала душа странника: здесь жили крепче, основательней, с заглядом вперёд, страха перед Ордой тоже было поменьше - верили, что князь защитит. Когда же он рассказывал свою историю и видение, не только крестились, плакали и просили благословения, но и старались ободрить: "Ждём, отче, слова государева - встанем!"

И вот что ещё открыл для себя Герасим: не одни ордынцы - повинны в нищете народа. Хан драл шкуру всё же не каждый день. Иные же бояре и люди служилые, нередко из пришлых, которым князья раздавали поместья в кормление, словно бы торопились выжать из мужика все соки, выкручивали его, как половую тряпку, а тиунские продажи иной раз оказывались разорительнее ордынских набегов. В одной из тверских деревень Герасим застал зимой лишь несколько полуживых ребятишек. Родители умерли от голода. Боярские люди, нагрянув однажды, выгребли хлеб дочиста, взяли за долги весь скот, всю птицу, а в озере, которое подкармливало деревню, минувшей зимой случился замор, и рыба погибла. Гоняться за дичью обессилевшие мужики не могли, тут ещё нагрянули метели, парень, посланный за помощью, где-то сгинул. Занесённая снегом деревня испускала дух. Герасим собрал в одной избе шестерых исхудалых детей - их спасли последние пригоршни отрубей, оставленные родителями, - истопил печь, нагрел воды, разделил поровну имевшиеся у него сухари, велел старшему присмотреть за меньшими, никуда не уходить и побрёл, сопровождаемый волками, в ближнее село, вёрст за тридцать. Дошёл. Мужики послали за детьми подводу, а Герасиму объяснили: "Боярин-то давно хотел ту деревню на иные земли переселить, да мужики упирались: им вроде в лесу вольготнее, подальше от господина - лют он. И попали в продажу. Вот как, значит, волюшка их кончилась".