Поле сражения

Закрутили парни головами в разные стороны: нет ли желающих сделать эти два шага – нет, нету таких. Особо идти в партизаны никому не хотелось, авось и без него обойдутся: бросать семью, хозяйство, отказываться от вечерок и гулянок… Бывшие милиционеры, те и в мыслях не допускали такой возможности: выйдешь, а тебя и пальнут вон за сараюшкой. А солдатам было всё равно – дом далеко, где он, твой дом? – а служить народу, как ни говори, сподручней, чем Колчаку, и коль уж офицеры содрали погоны и нацепили на шапки алые ленты, то тебе уж сам бог велит постоять верой и правдой за народную власть.

– Значит, нету таких?

– Молодцы! Какие молодцы! – громко, чтобы всем было слышно, сказал Горлов Машарину. – Орлы! Всех лично знаю. За всех сам ручаюсь! Разрешите выдать им оружие, товарищ командир?

Машарин кивнул. Сейчас он сам себе нравился. Ушло всё из души ненужное, сомнений и раздвоенности как и не было, мысли были простые и ясные, касались только того, что необходимо сделать сегодня, сейчас. Такое состояние охватывало его на фронте в предчувствии близкого боя, и чем проще были его мысли и распоряжения, тем полезней они оказывались, и солдаты уважительно говорили о нём: наш ротный – голова-а!

Странно это, думал он, оказывается, тонкие прекрасные мысли, которыми так любовно страдает лучшая часть общества, в практической жизни никому не нужны. Высокая философия не спасет солдата от немецкой пули, а простой окопчик, вырытый его руками, спасёт. Может, поэтому крестьянин навечно и считает дураком каждого умника, убежденный, что только самый простой, исключающий всякую мысленную работу труд и есть главное в человеческой жизни?.. Вряд ли буддийский монах, достигающий нирваны путем утончённой мысли, счастливее крестьянина, вытесывающего оглоб лю, или рабочего, сверлящего деталь. А для человечества полезнее всё-таки эти двое, чем мудрствующий монах. Народ любит больше смышлёных, чем мудрых, и этом есть своя правда.

Сам Машарин никогда не увлекался чистой философией, его привлекал в ней только житейский аспект, и мужика ему было понять легче, чем Гегеля. Этим парням, сегодняшним партизанам, нужны были от него ясные слова и понятные действия, поэтому он сказал только самое необходимое. Поздравил со вступлением в отряд, предупредил о строжайшем соблюдении дисциплины и приказал через два часа приготовиться к выходу на Приленск.

«Старые» партизаны вручали новобранцам винтовки, патроны, выдавали кумачовые лоскутки на шапки. Кумач взяли с машаринской баржи, снаряженной к тунгусам и застрявшей здесь не без умысла хозяина. Из этого кумача сделали флаг для ревкома и знамя отряда. Им же обили и наскоро сколоченные гробы.

Над неглубокой братской могилой, выдолбленной в стеклянно-мёрзлой глине, состоялся митинг в честь восстановления советской власти. Машарин произнёс речь. Сначала думал препоручить это Горлову, но тот, хоть и хотелось ему первым выступить перед народом, сказал, что сделать это должен командир, чтобы люди знали, кто поведёт их на бой и на смерть.

– А я уж после тебя скажу, – добавил он. Горлов знал, что скажет речь лучше Машарина, так как выступать ему приходилось тысячи раз, и всегда его слушали лучше других. Главное – показать толпе её силу, указать место в той смертельной борьбе, которую ведет пролетариат против буржуазии, наскипидарить так, чтобы хоть сейчас в бой, и каждый умер бы с радостью. Были для этого у Горлова испытанные слова и приемы. А вот как Машарину говорить? Ему не крикнуть: братцы, мы все свои, все трудящиеся, долой кровососов-эксплуататоров! – знают люди, от какой яблони откатилось яблочко. Не завидовал начальник штаба своему командиру.

Машарин и вправду начал речь неудачно.

– Товарищи! – негромко сказал он, снимая высокую, дорогого меха шапку и проводя пятерней по шевелюре. – Нам снова пришлось поднять оружие за справедливость. Снова пришлось проливать кровь… Тысячи сирот умываются сегодня горькими слезами.

«При чём тут слёзы? – злился Горлов. – Испортит всё… Надо было самому!»

– Мы не разбойники. Мы никого не хотели бы убивать. Мы хотели бы, чтоб все жили мирно и мирно трудились. (При этих словах Горлов аж зубами скрипнул.) И чтобы никогда не погибали ваши сыновья, братьи, мужья. Чтобы на ленские берега пришла жизнь без голода и нищеты, без насилия и обмана. И вот хороним наших первых товарищей, павших за будущую справедливость. Вечная память героям!..

– «Слава богу», – вздохнул Горлов, когда Машарин кончил, и пошёл быстрым шагом на его место с заранее сделанным решительным выражением смуглого калмыцкого лица.

После митинга партизанский отряд, общей численностью в триста двадцать два человека, вышел на Приленск. В рядах бывалых солдат растворились, потерялись вчерашние поселковые парни – не отличишь их теперь. Красные лоскутки на шапках равняют всех. По посёлку отряд прошел повзводно – в сани не садились. Верховая сотня шла отдельно, позади. А впереди ехали Горлов с Машариным, торжественные и возбуждённые. Перед ними, тоже верхом, знаменосец вёз знамя, очень новое и очень красное на фоне белого снега.