Поле сражения

Черепахин понял: это конец. Он не испугался, только как-то разом прошла злоба и стало безразлично, что произойдёт с ним и с его людьми, и с женой сейчас или через полчаса, он натянул поводья, чтобы остановить коня, но конь поводьев не послушался и продолжал скакать, разбивая ногами синюю снежную целину. Куда он скакал, Черепахину было тоже всё равно. Андрей Григорьевич, казалось, оглох и ослеп, разом потеряв способность воспринимать окружающее. Рядом с ним визжало, стреляло, мельтешило, но его ничего не волновало, он поручил себя коню. Однако это ему только казалось так. На самом деле он тоже кричал и стрелял, и бил коня тяжёлой плетью.

– Быстре-ей! Быстрей! – услышал он вдруг голос жены и увидел, что мчится навстречу подводам и красные не могут стрелять по ним из-за мешающих своих же лошадей.

Впереди скакала жена, увлекая за собой десяток всадников из самых нерастерявшихся. Сам Черепахин был чуть ли не последним.

Партизаны в санях попытались развернуться к всадникам боком, но Анна Георгиевна на секунду раньше разгадала их маневр и направила свою кавалькаду прямо в лоб упряжке. Под сердцем у Черепахина похолодело, и он снова потерял ощущение реальности. Как они доскакали до саней, не помнил. Увидел только: вздыбив коня, жена выбрасывала перед собой руку с браунингом вниз, в сани, а потом спрыгнула туда сама, схватила вожжи и крикнула: «За пулемёт!» К ней с ходу сиганул рослый солдат и припал к пулемёту.

– Уводи людей! – услышал Черепахин голос Анны Георгиевны. – Уводи. Мы прикроем!

И она погнала упряжку вдоль по реке по той неширокой полосе, что образовалась теперь между убегавшими и догонявшими. Пулемет в опытных руках работал чётко, заставляя партизан падать в снег. Анна Георгиевна гнала взмыленных лошадей, стоя в полный рост, не обращая внимания на ноющие под ухом пули. Длинные хвостатые наушники развевались за её спиной.

Черепахин наконец принудил бегущих остановиться, Растрепанные, многие без шапок и даже без шинелей, солдаты делали два-три торопливых выстрела в сторону посёлка и бежали дальше. Так они добрались до противоположного лесистого берега, где можно было перевести дух и оглядеться. Красные не преследовали.

Солдаты повязывали головы чужими сорочками, жались потными спинами к горячим бокам лошадей.

– Давай команду уходить, пока красные не одумались, – сказала мужу Анна Георгиевна. – Сколько нас осталось?

– Десятка три, не больше.

– Мог бы и сосчитать поточнее, – недовольно заметила она, не глядя на него.

– Сейчас, – с готовностью согласился он и только потом понял, что этого делать не следовало. В конце концов не так уж в этом бою он себя и скомпрометировал, минутная его слабость вряд ли была замечена, а командир всё-таки он, не она. Но сосчитал людей – тридцать два человека. Транспортные средства: одиннадцать лошадей и подвода. Патронов почти не осталось. Он распорядился уложить раненых в сани. Остальные, держась за стремена всадников, побрели по узкому наезженному зимнику в лес, туда, где в сорока трех верстах была небольшая деревенька.

– Обсушить бы людей надо, – сказал Анне Георгиевне рослый всадник.

– Обсушим, на привале разведём костёр.

Черепахин ехал впереди и сделал вид, что ничего не услышал. Потом оглянулся и увидел усталое, по по-прежнему прекрасное лицо жены, хмурую решительную рожу рослого солдата, измученные лица пеших.

«С такими навоюешь! – подумал он. – Надо оставить их в деревне и подаваться в Приленск. Ничего ещё не кончено. Пленных у меня больше не будет!» Он тут же поймал себя на том, что хочет бросить солдат не потому, что они уже небоеспособны, – приодень их в деревне, накорми, выдай по обойме патронов, и они снова готовы в бой – а потому, что рослый солдат сейчас ближе Анне Георгиевне, чем он, и достаточно тому остановить её где-нибудь в бане и сказать «пойдём!», и она пойдёт, с-сука бесхвостая. Пристрелить бы сейчас обоих.

Он представил себя после всей этой заварухи одиноко стоящим на перекрестке ликующего по случаю победы города – без гроша в кармане, в поношенном мундире – никаких видов на будущее, и ни жены, ни друзей («Друзья – это для гимназистов, а когда тебе под сорок, какие друзья?»), – никого! И на миллионное приданое рассчитывать тогда нечего. Нет, надо обеими руками держать эту бабёнку. В конце концов, может быть, он придумал, что любит её? Заведёт хорошую мягкотелую любовницу, а то и не одну… И пусть живёт себе, как хочет, а он тоже не лыком шит…

Дорога петляла в хмуром бору меж стройных сосен, прикрытых шапками тяжёлого белого снега. Виднелись редкие заячьи петли, будто рогулькой натыканные следы косуль, а вот прошли осторожно – след в след – матерые волки, прошли недавно, кони зачуяли запах, встревожено зафыркали. Вот дурье, подумал Черепахин, по ним стреляют – не фыркают, а волчьего следа боятся. Он повернулся к жене, показал следы:

– Волки.

Она молча кивнула. Видимо, думала совсем о другом.