Поле сражения

– Для тебя всё – чепуха! – отмахнулся от него Силин. – Нет, вы мне ответьте, почему офицеры идут в партизаны?.. Не знаете. А я догадываюсь: потому что они тоже русские люди. Русские! Мы просто не можем не бунтовать: голодно – мы бунтуем против голода, сыто – против сытости… Чёрт нас разберёт! А уж власти нам и вовсе никакой не надо: царя скинули, учредиловку разогнали, большевиков поперли, теперь Колчака турнут, а дальше что? Опять большевики? Так они уже были. Никого и ничего не надо! Такой уж мы народ.

– Это, как говорит Андрей Григорьевич, интеллигентские слюни, – сказал капитан. – Слово «свобода» действует на интеллигентов, как Мекка на мусульман: всем хочется туда, а в какую сторону идти – не знают. Я как-то спрашиваю Татарчука, у меня в первой роте был, где Мекка? На востоке, отвечает, где солнце всходит. А она-то от нас на самом далеком западе… Так и они: народ, свобода, а где этот народ, что такое свобода, представления не имеют.

– Народ! – с горчинкой сказал Силин. – Если бы народ знал, чего он хочет. Он может всё: сегодня растерзать мудреца, а завтра воздвигнуть ему памятник. Всё зависит от того, какие идеи подсунут ему. Наша задача – не дать народу клюнуть на удочку, и тем самым спасти Россию от трагедии, в которую неизбежно ввергнут её большевики.

– Не надо слёз, прапорщик Силин. Россия останется в любом случае. Мы с вами – это ещё не Россия.

– Вы, Александр Дмитриевич, никогда не читали господина Ленина? Почитайте при случае. Он с жюльверновской фантазией строит макет коммунистического будущего. Надо сказать, прожекты коммунистов привлекательны в целом и в частностях: хрустальный дворец, населенный хрустальными человечками. Прожектеры и близко не допускают мысли, что люди в абсолютном большинстве своём ужаснейшие скоты – тупые, ленивые и агрессивные. И обязательно найдётся благодетель, который из самых лучших побуждений захочет вбить в хрустальную стенку здоровенный гвоздь. Вот вам и трагедия нации. Вот почему я не социалист.

– А вы за монархию? – наивно спросил Ложечников.

– Монархия, дорогой мальчик, – это для детских сказок. Понимай это наши соратники, в том числе и любезный вам адмирал Колчак, сегодня не было бы ни партизан, ни этого недоношенного губернского Политцентра.

– Очень уж много противоречий, господин философ, – сказал Машарин.

– Вы и сами не знаете, чего хотите: то ли замуж, то ли мороженого. Ваш ход.

– Ох, господа, господа, – вздохнул капитан, вытирая мятым платком лысину, – какое нам дело до высоких сфер? Живите, пока живётся. Разобьём большевиков, а там видно будет.

– Я не сказал вам, чехи отказываются поддерживать нас и ищут примирения с противником, торопятся унести ноги.

– Шутите, Александр Дмитриевич?

– Это предательство, чёрт возьми!

– А американцы что думают?.. Японцы?

– По-моему, и те и другие думают, как бы захапать себе самые лакомые куски. Золото они выкачали из нас больше, чем за шестьдесят лет с Аляски. И ещё одно неприятное известие: вчера партизаны взяли Усть-Кут.

– Как взяли?!

– У тебя же весь караван в Усть-Куте? Ты все потерял.

– Что же делать?..

– Завидую вашей выдержке, – потягивая коньяк, сказал Силин, – целый вечер болтать чёрт знает о чём, когда петля уже на шее.

– Я не приучен болтать, Евгений Алексеевич. Не хотел портить вам последний вечер. Капитан Колодезников со своим батальоном завтра, не дожидаясь приказов, выйдет на Усть-Кут. В Посадской стоит гарнизон поручика Голякова. Вы объединитесь с ним и выбьете партизан из Усть-Кута. Отряд Ложечникова несколькими группами выдвинем в качестве заслонов по Якутскому тракту. Наш гарнизон в любую минуту придёт на помощь, если это понадобится. Какие ещё будут соображения, господа?

– А силы партизан? – обеспокоенно спросил капитан.

– Порядка двух рот. То есть вы будете иметь двойное превосходство.

– Весёленькое Рождество наступает! – пропел Силин.

Все разом отрезвели и принялись обсуждать план будущих действий.

Черепахин заметно растерялся и больше молчал. Капитану, казалось, наплевать на всё – в Усть-Кут, так в Усть-Кут, а в Иркутск ещё лучше. Ложечников переводил глаза с одного говорившего на другого, стараясь пристать к чьей-нибудь точке зрения, и не знал, кто тут прав. Наконец все согласились с Машариным.

На следующий день из Приленска в разных направлениях поползли санные обозы, увозя мерзнущих, плохо одетых солдат. Иногда их догоняли, а иногда им попадались навстречу штатские верховые, в мандатах которых значилось грозное слово «контрразведка». Куда торопились и зачем, спрашивать не полагалось.

Анна Георгиевна нервничала. С детства приученная вставать рано, она поднималась ни свет ни заря, плескалась под умывальником, натягивала черное суконное платье и, не зная, чем заняться дальше, шла на кухню, тыкала Настю носом, заставляя по нескольку раз переделывать одно и то же. Настя видела, что барыня бесится с жиру, и не перечила, всё исполняла, как сказано, поджав губы, прищурив глаза и не говоря ни слова.

– Чего ты молчишь, как онемелая? – с деланым спокойствием спрашивала хозяйка.

– А чё говореть? Всё равно скажу не как вам надо.