Поле сражения

Жутко высовывать нос на улицу поздним ноябрьским вечером. Пробежит человек по нужде через ограду и вернётся в избу уже прозябшим: мелкая снежная пыль набьётся в нечесаные лохмы волос, в кучерявый ворот полушубка, бисерными каплями останется на лице и на рантах сапог, несколько секунд будет пахнуть человек ветром и морозной свежестью. Уже в избе вспомнит он, как тоскливо воет белая сумять над чёрными нишами поднавесов, представит себе, как дует, будто катит по льду Лены серую с белыми прожилками стену, вздрогнет всей кожей – бррр! – не привык ещё к стуже.

Хорошо в такой вечер сидеть в чистой гостиной, тёплой и светлой, лениво тасовать карты, потягивать дорогой коньяк, дымить румынскими сигаретами и говорить о спасении России.

С наступлением холодов огни в машаринском доме не гасли и за полночь.

Обычно офицеры собирались к восьми.

Мотря кормила их пельменями и рыбными пирогами, ставила на стол сияющий семейный самовар, расцвеченный круглыми пятаками медалей, за что прапорщик Силин величал его Самоварным Превосходительством.

Заваривал чай колченогий, как будто он все свои сорок лет верхом просидел на винной бочке, капитан Колодезников. Он несколько раз споласкивал заварник кипятком, нюхал толстым носом, сыпал туда по щепотке несколько сортов чая, заварив, добавлял зачем-то ложку сырой воды и укрывал полотенцем. Потом, разливал каждому по чашечке, нетерпеливо ждал похвалы, но сам предпочитал пить водку. Капитан и едой распоряжался, наказывая Мотре спрятать часть пирога на завтра, так как у бога больше дней, чем пирогов, уговаривая всех крошить в пельмени сырой лук, и вообще был с бабьими замашками, что Мотре очень не нравилось.

Прощала она ему вмешательство в свои дела только за то, что иногда он говорил красивые слова про её печальные глаза и осторожно проводил рукой от спины пониже.

– Да ну вас! – брыкалась, краснея, Мотря. – Всё бы только гладили!

После ужина офицеры ставили на стол пузатую бутылку коньяка и усаживались играть. Мотря с сожалением смотрела на лысую голову капитана, вздыхала и шла в свою каморку, в напрасной надежде оставляя дверь незапертой.

Играли мелко, так как денег ни у кого не водилось, и больше разговаривали. Сначала о политике, потом о женщинах. Других тем не находилось.

– До чего же мы здесь оскотинели, господа, – жаловался Силин, – ей-богу, мне стыдно талдычить одно и то же каждый вечер. Ну, поговорили бы хоть о литературе, если философия кажется скучной. С ума же можно сойти…

– Евгений Алексеевич, что у кого болит, тот о том и говорит. Какая к черту философия, если мир рушится и не знаешь, что завтра с тобой будет, – успокаивал его капитан, заказывая десятерную на червях. – Ведь каждый день есть какая-нибудь новость, от которой хочется превратиться в мышь… Чем нас сегодня контрразведка порадует, Александр Дмитриевич?

– Ничего особенного, – отвечал Машарин, перебирая пальцами веер карт, – ничего особенного, если не считать, что в Иркутске удалось напасть на след тайной организации, именуемой Политцентром и ставящей своей задачей свержение существующего порядка.

– Большевики? – испуганно спросил молоденький подпоручик Ложечников, прибывший недавно в Приленск во главе двухсотштыкового отряда и неудачно строящий из себя гусарского молодца.

– Нет. Эсеры и меньшевики, если это устраивает нас больше…

– Господа, господа, не понимаю, чему улыбается уважаемый Александр Дмитриевич. Новость, которую он сообщил, совсем не смешная. Создание этого Политцентра надо рассматривать как выражение недовольства Верховным правителем.

– Успокойтесь, Ложечников!.. Я пас… Видел я эти «центры» – болтовня одна. Ничего не могли, даже когда власть имели, а уж на нелегальном – чепуха!

– Нет, не чепуха, Андрей Григорьевич. За ними стоят массы.

– Бросьте, подпоручик. Массы – это блеф. Вот партизаны – это настоящая холера. Она захватила не только так называемых трудящихся, но проникла и в армию.

– Да, господа, – равнодушно подтвердил Машарин, – армия разлагается. Красные наступают. Они уже заняли Омск, а здесь, в тылу, действуют не мнимые, а действительные партизанские фронты. Солдаты переходят на их сторону целыми ротами. Командует всеми партизанскими силами, формально конечно, бывший поручик, а ныне главковерх Зверев, Даниил Зверев. Никто из вас с ним не знаком?

Офицеры переглянулись и отрицательно покачали головами.

– Вот офицеров я не понимаю, господа, – развел руками, показывая всем карты, Силин. – Солдат понять могу: им надоела война, а большевики на каждом углу кричат о мире, к тому же им не хочется воевать против таких же крестьян, как они сами.

– Чепуха! – сказал Черепахин.