Поле сражения

Анна Георгиевна сидела, как маленькая копёшка, на сером машаринском скакуне, которого Александр Дмитриевич разрешал ей брать для верховых прогулок. Холода она почти не ощущала – тунгусские камусы выше колен, доха собачья, шапка беличья, под дохой полушубок – хоть в сугроб кидай. В поездку она собралась, предположив почему-то, что Александр Дмитриевич снова ранен и лежит в крестьянской избе неперевязанный, лишённый всякого медицинского ухода.

– Ты не устала? – спросил Андрей Григорьевич, перегибаясь с седла и заглядывая в заснеженный воротник её дохи.

Она посмотрела сквозь заиндевелые ресницы, и в чёрных глазах её не было ни удивления, ни благодарности за заботу, только холодное презрение, и это испугало Черепахина.

– Подтянись! – скомандовал он.

Но никто не поторопился выполнять его команду, так как дорога пошла труднее, а заметелило так, что едущего впереди не разглядеть.

Только далеко за полночь сотня прибыла в Жилагово. Почуяв близкий отдых, кони приободрились, всадники тоже воспрянули духом, и по посёлку сотня прошла на рысях.

Около пристани охранник, видно, с перепугу, бабахнул дважды по едущим, но, к счастью, ни в кого не попал.

– Свои, говорят тебе! – орал Черепахин. – Свои. Сотня Приленского гарнизона! Позови офицера!

– Сплять они, – крикнул солдат. – Стой, а то стрельну! Не дергайси!

Наконец на звуки выстрелов прибежал волостной старшина, он же и начальник местной милиции.

– Вы, чё ли, Андрей Григорьевич?

– А то кто? Спите тут!

Когда верховые подъехали к управе, стрелявший солдат придержал под уздцы черепахинского коня и попросил разрешения выводить его.

– В посёлке остался всего взвод солдатов да милиции четыре души, считая мою, – уже не докладывал, а рассказывал, сидя за наспех накрытым столом, перепуганный волостной. – Да и те остались только потому, что перепились намедни. Остальные ушли. Трех офицеров порешили. Этого Машарина, про которого давеча жена ваша спрашивала, видать, с собой увели али убили где. Кто знат?.. Ладно, вы приехали – боязно, не вернулись бы.

При последних словах старшина потянулся к недопитой бутылке, но Анна Георгиевна остановила его:

– Хватит, и так расхлюпились, как бабы!

Черепахин сухо сверкнул в её сторону глазами, помедлил секунду и согласился:

– И то – хватит, веселиться не с чего. А что бабы вы тут, это верно. Надо же – целый гарнизон у них забрали, а они хоть бы ухом повели. О чём только думали? Расстрелять всех оставшихся, верное дело было бы… Ну, ладно. Завтра начнём комплектовать гарнизон, Всех мужиков под ружьё.

– Да ружей-то нету, – простодушно заметил старшина, разом захмелевший не то от выпитого на старые дрожжи, не то от нервности, – нету ружей… Может, наберём чё?

– Наберём. Давай спать.

Черепахиным хозяйка, жена старшины, постелила одну постель, привередничать было некогда, и они легли вместе, чего уже давно не случалось. Андрей Григорьевич сначала осторожно, а потом всё смелее пригребал к себе жену. Она не сопротивлялась. Уснули поздно. И не успели ещё сны разглядеть, как на улице затрещали выстрелы. В комнату к Черепахиным ввалился милиционер и дурным голосом завопил, что в посёлке красные.

– Лошадей! – крикнул ему Черепахин, вскакивая из-под лоскутного одеяла.

Анна Георгиевна едва успела одеться, как хозяин сообщил, что лошади заседланы.

Когда Черепахины выбежали во двор, по всему посёлку шла пальба. Слышались дикие крики и матерщина. Со стороны леса нарастало «ура». Если бы всё это происходило вечером, то было бы, наверное, страшно – людская суматоха, вспышки выстрелов, ржание встревоженных лошадей, но теперь, утром, все казалось устроенным нарочно, как взятие снежного городка, и Анна Георгиевна страха не испытала. Она легко, с подставленного мужем колена, села в седло, спокойно оправила полушубок и попросила вынести доху. В ответ Андрей Григорьевич раздраженно махнул рукой, достал из кобуры и сунул ей свой браунинг, а себе вырвал у милиционера винтовку.

– А я как же, ваше благородие? – удивился тот.

– Обойдёшься! – сквозь зубы сказал Черепахин и, схватив поводья, вывел лошадей в калитку. На улице вскочил в седло, огляделся. Солдаты огородами, через прясла, увязая в снегу и падая, бежали к Лене.

– Коней, коней бросили, идиоты! – прошипел Андрей Григорьевич, до боли сдвинув над глазами брови. Он грязно выругался, крикнул жене: «За мной!», и они аллюром пошли к спуску на реку.

На реке снег лежал ещё глубже, чем на огородах. Солдаты по нему бежать не могли. Падали, по-вороньи распластывая крылья незастёгнутых шинелей. Задыхаясь, хватали перекошенными ртами сыпучий, как песок, холодный снег. Поднимались и снова бежали, оглядываясь и падая.

С обрыва по убегавшим уже палили партизаны. Потом со стороны леса на реку тремя быстро нарастающими точками вынеслись упряжки и пошли наперерез. На санях стояли пулемёты, короткими трескучими очередями пугавшие беглецов.