Поле сражения

– Красные? – спокойно удивился старик. – Пошто красные? Откель им взяться? Путашь ты, деука.

– Тысячи три…

– Каки ж они красные? Чёрные, как есть. Ааа, хоругвь у них крашеная. Матри-ка, кони добрые! Это супротивники, стал быть, ваши?

Ему не ответили.

– Надо быть, постоем станут в селе, – предположил он. – Куды их столь поместишь? Все избы позаймывают, накурят, навоняют. Надо бы хоть хлеб припрятать…

– А нас куда, Степаныч? – спросила Анна Георгиевна.

– А и живите, мои вроде. Хоть и не шибко на меня пошибаете…

– Узнать могут, – безразлично сказал Черепахин.

– Да ну, куды как узнают! Откель они идут, там про тебя, поди, и не слыхал никто. А побежишь, догонют. Выдать никто не должон, народ у нас суседливый. А утре запрягёшь коня и вроде по сено. Кто задержит? Только в глаза не лезь. Заберись за печь да и лежи там. Скажу, сын приболел.

Красные уже двигались по улице, и Черепахины ушли в избу.

Им определенно не везло, как может не везти только собаке, потерявшей хозяина, – куда ни кинься, всё палки, пока не перехватит шею петля собачника. Весть о героическом рейде генерала Сукина застала их в той же юрте Улаханова. Узнав из газет позицию Политцентра, Сократ Болдонович перестал настаивать на немедленном отъезде постояльцев и делал вид, что никакой размолвки не было. Когда слух о вторжении в уезд отступающих каппелевцев подтвердился, Сократ Болдонович поспешил обрадовать Черепахиных, но сразу уйти к генералу они не могли – Анна Георгиевна как раз и в самом деле приболела. Потом им пришлось искать его, что было не так легко – сукинцы не знали сами, куда их поведёт завтра упрямый генерал. «Вы прямо на Горюльку подавайтесь, – посоветовал Андрею Григорьевичу один из бывших старост, – окромя как бежать за Байкал, генералу деваться некуды, а мимо Горюльки туда не пройдешь». И они приехали в Горюльку.

В запечье у старика стоял курятник, полный вонючих кур, и толокся пёстрый слюнявый телёнок. Окна не было, и это не понравилось Андрею Григорьевичу: как в мышеловке. Супруги разделись, бросили на крышку курятника, служившую и полатями, одежду, чтобы и под рукой находилась, и лежать мягче было, и выразительно посмотрели друг на друга: дожились!

На крыльце затопали. Черепахин привычно сунул руку в карман, где лежал браунинг.

– Не суетись! – сказала ему Анна Георгиевна. – Свои.

Тревога и на самом деле оказалась напрасной. Из церкви вернулись старуха и сноха, квадратная тугая молодайка, мелкозубая и румяная, сатаневшая без мужской ласки.

Старуха неприязненно посмотрела на зажившихся гостей, подобрала гузочкой постные губы, разделась.

– Дождались, выходит, да не тех! – как будто радуясь, сказала она. – Чё сидите, как на угольях? Самовар бы хоть поставили.

Молодайка переодела юбку, накинула домашнюю кофту, засучила рукава, оголив повыше локтя мощные руки, и кинулась хозяйничать, не обращая внимания на гостей. Разожгла самовар, наладила в тяжелых бадейках свиньям, насыпала пшеницы курам и притрусила сверху чисто пахнущим снегом – вместо воды.

Старуха разболокаться не торопилась, – как-никак воскресенье, – переставляла скляночки в настенном шкафу, косилась на сноху: ладно ли всё делает.

– Понаехало их, – ворчала, – уже полная деревня, и они прут и прут, как в полое прясло. Которые в спиджаках кожаных – ну чисто упыри, прости господи! Правду говорел поп – антихристово воинство… Службу их следоват не дали закончить. Все из церкви домой заторопились. Кто знат этих вахлаков? Последнюю дерюжку заберут, а потом бейси кукушкой. Замки везде понавесил? – спросила она старика.

– Понавесил, – сказал старик, – да толку чё? Замки для добрых людей, а для вора только приманка.

Старуха не слушала его, насмешливо смотрела на не сидевшую на месте гостью.

– Ну чё забегала? – спросила. – Бегай не бегай, всё равно за чужую признают.

– Эт пошто ишшо? – крикнул старик.

– А по то. Не похожа на бабу. Фигуриста больно. Мы таких не держим. У нас все, вон как Дарья вот, – кивнула она на сноху. – А ты лагушок возьмёшь, да, поди, и переломисси?

Во дворе захлебнулась лаем собака: чужие пришли.

– Господи, чаю попить не дали. Иди, встречай! – сказала хозяйка старику.

Тот вышел.

– Мы за печью побудем, – сказал Черепахин хозяйке. – Если нет знакомых, погодя выйдем. А если что, притаимся там.

Красноармейцев было много, ноги обметают, что твой табун на крыльце громыхает. Голоса весёлые, молодые. И вроде девка с ними.

Черепахины из запечья наблюдали в узкую щель.

Наконец дверь открылась и в клубах морозного пара в избу ввалились красноармейцы.

– Да закрывайте, чума ходячая, дверь-ту. Всю избу выстудят! – кричала хозяйка.

Но красноармейцы всё лезли и лезли в тепло, пригибаясь в низких дверях.

– Добрый вечер! – поздоровался щуплый красноармеец, сняв шапку и наклонив кудрявую голову.

– Кормить нечем, – обрезала хозяйка.

– Чего ж так? Гостей хоть добрым словом да потчуют!

– Таких гостей во всех острогах дожидаются.

– Э-э, контру разводишь, мать. У самой небось семь сынов в колчаковцах!

– А то где ж? Сыночек объявился, чтоб те пусто было! Ты у своей матери спрашивал раньше, чем железяку взясти?