Поле сражения

По склону горы, под которой шла дорога, была вырыта глубокая снежная траншея, узкая и длинная, способная вместить до тысячи бойцов. Люди с удовольствием копали сыпучий лёгкий снег, вырывая друг у друга лопаты, соревнуясь отделениями и целыми ротами, переругивались, смеялись, поддаваясь приятному азарту коллективной работы, знакомой каждому по шумным деревенским «помощам» и покосам.

Машарин с Бурковым снизу, с дороги, проверили маскировку и остались довольны: траншею, если бойцы приседали, почти не заметно.

Пулеметчиков было решено спрятать в стогах, стоявших чуть ли не через каждые сто саженей. За каждым стогом – группа партизан.

В деревне, на въезде, тоже установлены два пулемета. Но главный удар здесь должна нанести конница, спрятанная в крестьянских дворах.

Фролка Бобров с несколькими бойцами наскоро переоборудовали местную школу под лазарет; мостили на расставленные столы плахи, застилали их сеном, а Нюрка покрывала чистыми ряднами.

– Воды, воды грейте побольше, – наказывал фельдшер, разбирая на операционном столе небогатый хирургический инструмент – скальпели, ножницы, маленькую блестящую пилу-ножовку. – И бинты. Всё, что можно – на бинты!

В назначенный час бойцы заняли свои места и стали ждать сукинцев.

Солнце так и не вышло. Командиры, оба вместе, стояли у крайней в деревне избы и нетерпеливо вглядывались в снежную даль: появятся сукинцы или не появятся?

Бурков заметно нервничал. То сдвигал шапку к затылку, обнажая широкий лоб, то снова надвигал её на глаза, серые, блестящие. Искал, к чему бы придраться, кого бы выругать за нарушение маскировки, но и на лугу, и на косогоре все тихо, словно там и не было никого. И он переминался с ноги на ногу, поминутно спрашивая Машарина:

– Ну, где твой сукин сын? Спит он там, что ли?

– Он скорее твой, – возражал Машарин, пряча улыбку в заиндевелую бороду. – Не меня он трепал, тебя.

– Зато в твоём уезде!.. Ничего, они заплатят за каждого моего партизана тремя. По меньшей мере!.. Только бы твои конники там, в лесу, не выказали себя, – выразил он опасение.

– Не выкажут. У меня партизанщины не было и нет.

Бурков посмотрел на Машарина и улыбнулся:

– Я думал, ты никогда не психуешь! А ты готов и меня укусить. Нервы, как говорят барышни… Так это мы с тобой! А люди сейчас, как на иголках.

– Едут! – вдруг испуганно вскрикнул стоявший за ними вестовой.

И вправду, там, где сизое небо касалось сизого снега, – не то на небе, не то на земле – показались чёрные точки.

Командиры, как по команде, вскинули бинокли.

– Вороны! Клёпанные по голове! – разочарованно сказал Бурков. – Правда, что они чуют добычу задолго?

Машарин подёрнул плечом.

Солдаты мёрзли в окопах, переговаривались, ожидая условного знака, по которому должны затаиться, торопливо курили.

– Жди их тут целый день, – ворчали нетерпеливые. – Шли бы уж, что ли?

– Пошто я не пулемётчик? Сидел бы счас в зароде, тепло!

– Я бы в баньке, еслив намедни топлена.

– Да ишшо, чтоб спину хозяйка пошоркала…

– Дай курнуть, а то на том свете хрен курнешь!

– Пошто же? Только там замест табака собственный… заставляют палить.

– Ты, видать, бывал уже там, пробовал…

– Вот побывашь, сам попробуешь.

– Нет уж, сегодня пущай сукинцы пробуют!

Наконец у деревни наблюдатель замахал шапкой, и бойцы, разом замолкнув, попрятались.

Командиры тоже укрылись.

Между небом и землей росли чёрные точки, принимая очертания всадников.

– Ну, слава те господи! – обрадовался Бурков. – Ей-богу, я уж думал не пойдут! Разве-едка! – с удовольствием пропел он. – Так-то, товарищ Машарин, а ты говорил!

– Ничего я тебе не говорил, – сказал Машарин.

А на душе тоже было неспокойно. Боялся, что ночной беглец предупредил.

Всадники покрутились на пригорке, оглядывая деревню, но ничего подозрительного не увидели: мирно дымили печные трубы, бродила скотина, бабы на коромыслах носили ведра…

Отрядив троих скакать обратно, командир разведки сукинцев вместе с остальными семью поехал в село.

Красные пропустили их: пускай едут, дальше первого проулка не уйдут.

– Теперь через полчаса жди!

Однако сукинцев пришлось ждать не полчаса, а добрых полтора.

Но вот появился обоз.

В деревню сукинцам надо спускаться по длинному, километра в три тянигусу, и уставшие их кони, почуяв облегчение, перешли на рысцу, бойко покатились вниз, все набирая скорость. Ездовые стали сдерживать коней, сзади напирали, и обоз шёл плотно, как сколоченный. За каждой полусотней саней вытанцовывала мелкую рысь сотня верховых. Большая армия – до двух тысяч, пожалуй.

Сидевшим в окопе хорошо слышны и скрип полозьев, и матерщина офицеров, и пофыркивание лошадей. Каждому хотелось хоть краешком глаза глянуть туда, вниз, где двигался обоз, и силой приходилось удерживать себя на дне окопа, пока не заработает в деревне пулемёт.

Долина не вместила всех сукинцев: передние уже входили в деревню, а задние ещё спускались с пригорка.

– Огонь! – крикнул, срывая голос, Машарин и выстрелил по саням.

Прогремел сотнеголосый залп. Разорвали на тысячи кусков морозную стынь воздуха всплески бомб. Сразу в десятке мест заработали пулемёты.