Поле сражения

Стали поговаривать о бандах. Где-то в лесу видели оборванных людей в колчаковской форме, кого-то убил сбежавший из Приленска Изосим Грабышев, а третьеводни, это уж точно, бандюги напали на сдатчиков продналога, хлеб забрали, а хозяев высекли плетками за излишнее усердие перед советами. В таёжных зимовьях и землянках обитались люди с хорошо смазанными трехлинейками и карабинами, видно, дезертиры.

Слухи ползли, ширились, пугали – и про огромную армию, что шла с Китая освобождать Сибирь, и про падение Советов в Москве, и про волосатых, с зубами и копытцами младенцев, рождённых бабой-большевичкой.

Из рук в руки ходили странные письма «братства Святого Иннокентия».

Но весна брала своё, и живой думал о живом. На третий день Пасхи Фролка снова пришел сватать Нюрку. Пришёл сам, без помощников и без бутылки. Поздоровался у порога, повесил на спичку картуз, без приглашения прошёл вперёд и уселся за стол. Посмотрел злыми крапчатыми глазами на чинных по случаю праздника стариков, ухмыльнулся и сказал Нюрке, что пришёл за ней.

– Куды? – не поняла Нюрка.

– На кудыкину гору. Поженимся давай, вместе жить будем.

– Опеть ты за своё, – сказала Нюрка. – Глупой ты, чё ли?

– Может, и глупой. Только тебе теперь деваться некуды. И мине без тебя – сама знашь.

– Не, Фролка, погожу.

Фролка молчал, катал пальцем на столе шарик.

– Ой, Нюр, замужем оно тоже не мёд, – сказала старуха, втайне надеясь, что сыновья вернутся и кому-нибудь из них достанется девка. – Да и как – два голыша – жить будете? Погоди ужо, дочка, и вправду не спеши.

– А это не ваша печаль, – сказал Фролка.

– И то: не тебя сватают. Помалкивай! – поддержал его, скорее из чувства противоречия, дед Игнат. – Весна, дело тако: щепка на щепку лезет. Всякая зверушка пару ищет. А что голь, так ноне кто не голь? Парень ты в соку, да только пустоват маленько, Фролушка. В жиле тонкий. Её ж, Нюрку, в вожжах держать не удержишь. Подол у неё горит… Но, не наше эт дело. Давайте сами. Ты, Нюр, не подумай, что кырга энта хочет тебя как работницу удержать…

– Кого говореть? Сказано уже. Не обижайся, Фролка, только не выйдет у нас ничё. И не ходи боле, не мозоль глаза…

– Ну, как знашь, – сказал Фролка. – Не приду боле. Звиняй на слове. А его ты не дождёшьси. Горлов сёдни приехал. Говорит, уехал с добровольцами Польшу воевать. Война опеть там.

Вскорости Нюрка мчалась в бывший машаринский дом, где размещался теперь Совет, чтобы увидеть Горлова и рассказать обо всех безобразиях, чинимых курносым и его братией.

Горлов стоял за председательским столом и, громыхая кулаком, в полный голос орал на председателя.

– Заходи! – рявкнул он так же Нюрке и только тогда сбавил тон. – Садись. Что ж это вы тут позволяете издеваться всякой сволочи над советской властью? Где вы тут – партизаны, бойцы-красноармейцы? Не могли давно эту гниду к ногтю?

Горлов был злой, как никогда, и, как никогда, властный. Узкие глаза буравцами, губы белые, желваки так и бегают. У сердца на широкой повязке нянчится забинтованная куколкой рука, малиновые брюки-галифе хлопают от быстрых шагов.

– Вы меня не оскорбляйте! – не то грозил, не то просил курносый. – Меня выбрал съезд. Я выполняю волю народа. А вы кто такой, чтобы оскорблять меня? Милиция сейчас будет здесь!

– Я до твоей милиции доберусь, – сказал Горлов. – А кто я такой, уже говорил: особоуполномоченный чрезвычайной пятерки по борьбе с бандитизмом, дезертирством и саботажем. Вот мандат. Читай. «Права не ограничены, вплоть до ареста любого – заметь: любого! – должностного лица». Понятно? Вот так! Писать умеешь? – спросил он Нюрку.

– Умею.

– Садись, пиши: «Приказ номер один по Приленской уездной Чека». Написала?

– Ой, не так быстро, – попросила Нюрка.

– Ты комсомолка?

– Не. Нету у нас этого.

– Ничего у вас нет! Всё будет! Пиши!

Первым своим приказом Горлов разогнал Совет, снова назначил ревком во главе с Вениамином Ивановичем Седых, за которым срочно сбегал посыльный, арестовал курносого, а вместе с ним мирового судью и директора городского училища, призывавших недавно к власти Советов без коммунистов.

– Чёрт знает что вы тут развели! – кричал он уже и на Веньку. – Завтра же созывай общий митинг. Всех жителей. Всех, до единого! Мы им покажем – «без коммунистов»! Эсеровская сволочь. Засела здесь, окопалась. Ну, погоди!..

Через неделю недавно тихое здание ревкома напоминало муравейник. Комсомольцы хороводились вокруг своего секретаря, Фролкн Боброва, рекомендованного на эту должность Седых. Девки собирались в Нюркиной комнате, на дверях которой значилось непонятное и вызывавшее двусмысленные толки слово «женсовет». На продразвёрстку мужики шли жаловаться Вениамину Ивановичу, а на скрытую контру самому Горлову.

За Горловым прочно укрепилась кличка Чека и репутация высшей власти. Слово «Чека» мужики понимали по-своему.