Полесская Мавка

– Сходи, внучок, на Явдохину Пристань и налови рыбки. Сегодня приедет тетя Оля из Киева. Ты же знаешь, как она любит уху. Заодно и Ядвиге поможешь отнести вот эти сумки для её мамы.

Вот так мы снова оказались вместе, и наша маленькая размолвка была благополучно забыта. Я снова слушал захватывающие рассказы Мавки и впредь безоговорочно доверял её каждому слову. Хотя кому-то эти истории могли бы показаться совершенно нелогичными, несуразными и нереальными.

Но то, что произошло в мои четырнадцать лет, наложило неизгладимый след на мою ранимую психику. Я пережил такой тяжкий стресс, от которого потом долго-долго не был в состоянии оправиться!

Мы с Мавкой собирали чернику у кромки Ганныной Трясовыны. И дернул же меня черт спросить, отчего у этой местности такое странное название. Ведь и болота как такового в этой стороне леса и близко не наблюдалось.

– Сейчас нет, но четыреста пятьдесят лет назад здесь было гиблое, застойное болото, – начала свой очередной сказ Ядвига, не отрываясь от сбора черники. – Уже при Советской власти мелиораторы прорыли дренажный канал, и избыток влаги ушёл из болот через русло реки Змейки в Припять. Когда-то на месте Дубков существовало другое село, Вильшанка, рядышком с родовым поместьем украинского шляхтича пана Вильшанского. Стремясь к власти, славе и богатству, Вильшанский принял католичество и женился на польской паненке Леславе из шляхетного рода Вуйциков. И было у пана три сына: Адам, Багумил и Алекса. Старшие сыновья были хлопцы бесшабашные, беспокойные. Любили пошуметь, побуянить и покуролесить. А когда молодые панычи повзрослели и возмужали, то хорошеньким сельским девкам буквально проходу не давали.

– А Алекса соответственно был тюхтий и телепень, – пришёл я к естественному умозаключению.

– Нет. Он был избранным, – пронзила меня взглядом своих изумрудных очей Ядвига. – Жил в Вильшанке старый чумак Петро Драч. Жинку, которая не походила ни на одну местную селянку, он привез себе откуда-то с юга. И дочь у него вышла необычайной, чудной красоты: смуглая, черноволосая, черноглазая. Хлопцы из самых зажиточных семей мечтали назвать Ганну своей суженной. Но смуглянка предпочла Осипа Хвилю, статного красавца, сына знатного хлебороба. Свадьба уже была назначена на раннюю осень.

Как-то Адам и Багумил охотились на секача у кромки болот и увидели девушек, собирающих ягоды. Бросили братья охоту на кабана и погнались за куда более лакомой добычей. Девушки разбежались кто куда, но приметную Ганну сластолюбивые братья всё же не упустили. Вон на том пригорке Адам и Багумил поглумились над несчастной дивчиной, взяв грубой силой то, что по праву им отнюдь не принадлежало. Улучив момент, Ганна вырвалась из их цепких рук и бросилась куда очи смотрят. Но братья снова за ней погнались, потому что ещё не насытились вволю. А несчастная девушка увязла в топкой трясине, и стало болото её мало-помалу затягивать. Принялась Ганна звать братьев на помощь, молила избавить её от лютой погибели. Вылетел сладостный хмель из голов дерзких насильников и поняли они, наконец-то, что натворили. И порешили панычи не спасать Ганну и таковым образом схоронить концы злодеяния в воду. Хмуро и безучастно смотрели убийцы на страшную смерть черноокой красавицы.

Ну, ладно, Степанко! Пора возвращаться в Дубки. А то ещё под дождь ненароком попадем. Слышишь, гроза собирается.

Мы быстро шли по тропинке к селу, прислушиваясь к дальним раскатам грома. Но древняя история, рассказанная Ядвигой, не выходила из моей головы.

– Но если братья так хорошо спрятали концы в воду, то почему же то место назвали Ганныной Трясовыной? – не выдержал я.

– Адам и Багумил были не одни. И кто-то из служек всё-таки проболтался. Осип Хвыля собрал своих друзей-сотоварищей и ночью они подожгли усадьбу Вильшанских. Старого пана подняли на вилы, когда он выбирался из горящего дома. Служек перебили. С панной Леславой сделали то же самое, что и её сыновья с горемычною Ганной. А потом утопили в Змейке, как никому не нужную облезлую, старую кошку.

Мы с Ядвигой вышли из лесу на широкое поле, где селяне выпасали своих коров. Тропинка пересекала поле, а затем поднималась на холм, на котором рос величавый, развесистый дуб. Гром усиливался, и тяжелые, черные тучи неумолимо надвигались с омрачённого севера. До села было ещё далековато и, похоже, сегодня нам суждено было всё-таки вымокнуть.

– Адама и Багумила выловили, оскопили и повесили за ноги на дубе вон на том холме, – продолжала повествовать Мавка.

– Матерь Божья! Неужели этому дубу более пятисот лет? – несказанно удивился я.

– Нет-нет! Это внук того дуба, на котором казнили братьев – разочаровала меня Ядвига. – Из всех Вильшанских выжил только юный Алекса. Выскочив из горящего дома, он сумел проскользнуть между разъяренных селян и убежать в сторону леса. За ним гнались, но Алекса свернул в сторону болот, и настигнуть его уже не сумели. Никто из преследователей не захотел, чтоб и его постигла участь несчастной дочери старого чумака.