Полет орла

– Да, я помню ваши письма. Очень жаль. Однако не будем унывать, ибо уныние есть один из тяжелых грехов в понятии христианина. Если обстоятельства и состояние вашего здоровья позволят вам, попробуйте восстановить хотя бы самое главное в ваших записках и планах, – неожиданно смягчившись, улыбнулся князь Волконский.

– Буду стараться, ваше сиятельство, – уверил министра Сеславин. – А если государь…

Князь опять помрачнел и до странности доверительно наклонился через стол навстречу Сеславину.

– А государь, да будет вам известно, – сказал он, понижая звучание своего и так негромкого голоса, – пребывает в погружении молитвенных настроений. Его Величество чрезвычайно благочинно и постоянно посещает службы и молебны не только в Петербурге или Москве. Он ездит часто в святые обители, находящиеся в разных местах России, беседует с честными отцами, известными благочестием и постничеством, со старцами, схимниками, архимандритами. И придает оным встречам первостатейное значение. Такова государева воля и таково стремление его сердца.

Два суровых воина – военный министр России и израненный герой прошедшей войны молча, со скрытым значением, посмотрели друг другу в глаза.

– Разрешите отбыть, ваше сиятельство, с душевной благодарностью за обнадеживающую беседу. – Сеславин поднялся, отступил два шага, поклонился, потом по-военному стукнул каблуками и, церемонно повернувшись, пошел к двери. В дверях еще раз склонил голову.

– Докладывайте мне лично, пишите о своих и других делах. Я внимательно изучу ваши послания, – пообещал князь. – Добрый путь, Александр Никитич, с Богом.

Глава одиннадцатая. Снова Европа

I

Генеральская тройка с надежным ямщиком и звонким «валдайским» колокольчиком мчала Сеславина по Петербургскому тракту. Навстречу в легких кибитках проносились фельдъегери, почтовые возки с охраной и почтальоном на козлах. Умеренно рыся, влекли четверкой лошадей в столицу или от нее наемные кареты с пассажирами. Ехали медленно возки помещиков и купцов с имуществом, семьями и слугами. Иной раз на выписной лакированной каляске старался обогнать всех какой-нибудь светский щеголь или важный чиновник. Длинными медлительными вереницами двигались обозы, груженные разного рода товарами, продовольствием, строительным камнем и кирпичами, сосновым и березовым кругляком, пиленым лесом, пеньковыми канатами для флота или железом для оружейных заводов. Изредка мелькали всадники в гражданском плаще или военном мундире.

Как генералу, на почтовых станциях лошадей Сеславину меняли незамедлительно, и Александр Никитич очень быстро миновал уже привычные для него города, придорожные села, ярмарки, трактиры и узнаваемые синеющие до горизонта лесными и полевыми картинами окрестные просторы. Дождь временами накрапывал или хлестал обильно, вечерний воздух был неподвижен, клонились отягченные влагой хлеба, тучи чернели за низкой грядой темных елей, иногда внезапно прорывалось солнце. Надвигалась летняя ночь; шипящая огненно-ветвистая молния вдруг освещала меркнущее небо; требовалась остановка, ночлег. Но уже с раннего утра Сеславин требовал свежих лошадей, и тройка несла его лихо и бодро, приближаясь к приграничным, также знакомым ему еще с войны двенадцатого года местам с признаками западных черт и особенностей селений и городов.

На польской границе он переоделся в партикулярное платье: европейский модный редингот, плащ с пелериной, дорожную шляпу – и продолжал путешествие на мальпосте уже не отставным генералом, а будто бы обычным российским подданным, направлявшимся по заветной диагонали через Германию и Францию к отрогам опаленных южным зноем Пиренеев, в Барреж.

Хотя прошло не столь долгое время с его последнего пребывания здесь, но ни в гостинице, ни на курортной галерее, где в отдельных помещениях находились ванны с целебной водой и суетился персонал, обслуживающий больных, Сеславина никто не узнал. С утра он разбирал бумаги, записи и чертежи, сделанные им при осмотре прусских, моравских, французских крепостей, вспоминая невольно прошлые сражения. Потом завтракал в гостиничном ресторанчике и шел для погружения в целебные воды баррежских ванн. Через несколько дней он, уже отдохнувший после дальней дороги через Европу, освеженный ваннами и приободрившийся, направился в лавку Матильды за трубочным табаком. Невольно всплыли в сознании жаркие объятия и поцелуи смуглой хозяйки.

Подойдя к лавке, он отворил дверь и собирался встретить взгляд черных пламенных глаз. Однако за прилавком стояла молоденькая, беленькая, с гладко причесанной головкой, остроносая девушка в светлом платье, украшенном черной рюшью.

«Матильда наняла эту девицу? – подумал Сеславин, предчувствуя неприятность последующих событий. – А где же она сама?»

– Добрый день, мосье, – заулыбалась остроносая девушка за прилавком. – Что прикажете?

Сеславин назвал сорт излюбленного местного табака и словно никогда не бывавший здесь человек принялся рассматривать трубки, безделушки, брелки, пачки испанских сигар, привезенных из колоний.