Полгода дороги к себе

Миха, здоровенный мужик весом килограммов сто и под два метра ростом, обладал изумительным вкусом к жизни. Ел он всегда с удовольствием, курил с удовольствием, пил с еще большим удовольствием. Вообще Миха походил на эпикурейца, как я его представлял. Я думал, что настоящий эпикуреец – это, практически как настоящий индеец: живет в постоянном движении, снимает скальпы, скачет по бесконечным прериям то есть делает только то, что ему нравится. Я тоже отхлебнул из фляжки и тут же закашлялся, в ней был чистый спирт. Все дружно заржали. Кто-то похлопал меня по спине и забрал фляжку.

– Н-да, Митрич, а говорил, что спирт пил.

– Дак это в молодости суровой было, я потом и не практиковал никогда, несколько раз только абсент пил и все, но он градусов семьдесят.

– А ты че, Митрич, скажешь, – Миха любил поговорить со мной и Сдухом, как с людьми наиболее интеллектуальными у него в отряде.

– Что я? Я ехал сюда тоже вроде как и повоевать и поучаствовать в чем-то большом и светлом. Одним словом, на пропаганду повелся.

– И че, разочаровался? – спросил Миха.

– Как тебе сказать, я и не очаровывался изначально. Лишний раз убедился, что хорошо, там где нас нет. Ну, вот романтика вся отлетела.

– Не знаю, не знаю, мы тут как в клубе анонимных алкоголиков сидим, бл…дь, и коллективной психотерапией занимаемся. Там вон, в километре отсюда, злобные, бл…дь, укрофашисты. Куда же романтичней?

– Я когда сюда ехал так думал: здесь все настоящее, никого лицемерия, врать и воровать, конечно могут, но лицемерить нет, ведь под смертью ходим. Помнишь, как нас в школе учили, и вообще вся наша послевоенная культура была основана на том, что когда есть линия фронта, то по разные ее стороны однозначно враги и все просто. Я себе как это все представлял: вот есть хохлы и это те же русские, но немного смешно говорящие, а американцы их превратили в зомби, как в их сериале про ходячих мертвецов. Типа локальный зомби-апокалипсис. Ходят такие хохломертвецы, ничего не соображают и главная их потребность откусить живой плоти от москаля, – все хохотнули, даже Ширик. – А сюда приехал и все оказалось сложнее. Конечно, хохлы хотят убивать москалей, но не потому, что хохлы зомби, а потому что они нас считают зомби – это мне пленный укрофашист рассказал, ну тот, которого мы в контрразведку в столицу передали.

– Да, непростой хлопец оказался, – подтвердил Миха.

– Они хотят отгородиться от нас большой стеной и не хотят с нами иметь никаких дел. Они считают русский язык признаком неизлечимой болезни, которая превращает человека в раба, ну или зомби, и поэтому всячески вытравляют отовсюду у себя и из себя все русское. Про русский ковчег они говорят: "Плавали, знаем, поэтому ну вас нах…й с вашими мирами и ковчегами. Не хотим за всех людей грехи искупать. Мы не хотим жить ради идеи, мы хотим просто жить по-человечески и отстаньте от нас. Сами свой крест тащите, а мы потом подсобим всем цивилизованным миром вас распять, когда время придет. А тех, кто не может излечиться от этого русского вируса, мы уничтожим, потому что они зомби”. И вот здесь получается противоречие: люди, которые стремятся жить по гуманистическим принципам – Европа и все такое – объявляют других людей, которые живут по несколько другим принципам – зомби, и поэтому их можно убивать, потому что они, вроде не люди получаются. Дайте хлебнуть еще, а то мысли слипаются, – мне передали бутылку водки, я хлебнул изрядно и продолжил, – понимаю, что говорю путано, но лучше так. Короче, биться нам вроде бы глупо – надо разбежаться. Но уже поздняк метаться, надо продолжать драться. Мириться – это значит признать себя побежденным. Когда тебе дает в морду чувак из твоего класса, пусть даже не самый закадычный друган еще с первого класса, но все-таки одноклассник, с которым проучились ну, там 9 лет, например, которого подговорили старшеклассники против тебя только потому, что ты не хочешь с ними тусить и жить по их правилам, ты это знаешь точно – это х…ёво. Поскольку тебе по-любому надо сунуть в торец этому недоумку, у которого своих мозгов нет, то выбора у тебя нет. По-любому надо ответить такому бычаре, который очень хочет вы…бнуться перед старшаками.

– Старшаки – это че за черти? – спросил озадаченный Ширик.

– Это старшеклассники и более взрослые пацаны, которых хлебом не корми, дай повлавствовать. Понял? – Ширик кивнул. – Но проблема не в бычаре, они всегда во все времена одни и те же. Проблема в тебе и старшаках. Ты не уважаешь старшаков и не подчиняешься им, они за это тебя гнобят и натравливают шестерок.

– А у тебя опыт в этом немалый, признайся, Митрич, – сказал Миха и закурил.

– Было такое, не буду отрицать, но это просто опыт, который помогает идентифицировать проблему с реальными обстоятельствами. Короче, нас сталкивают, и бычара, который раньше ходил подо мной, начинает прыгать на меня. Понятно? Он теперь шестерит на более сильных, и ему теперь во что бы то ни стало надо тебя запи…дить для самоутверждения.

– Эмансипация в некотором роде, – покивал Сдух.

– Вы здесь не одни, говорите по-русски, – сказал Миха.