Полгода — и вся жизнь

В нем лежала толстая тетрадь, перевязанная черной лентой. Я открыла ее, затаив дыхание. «Книга доходов и расходов инженера Густава Бухэбнера» было написано на первой странице красивым почерком моего отца. Узнаю свою мать. Даже после его смерти ее интересовали его финансовые дела. Эта добыча разочаровала меня. Я вытерла с тетради пыль и сунула ее в сумку. Нажав на кнопку, я убрала доску и закрыла секретер.

* * *

Дома я положила тетрадь рядом с каской и не дотрагивалась до нее много дней. Каждый раз, когда я смотрела на каску и тетрадь, я думала, что между ними нет никакой связи. Постепенно я привыкла к соседству этих странных вещей.

Мне позвонила мама, использовав как предлог приезд Матиаса. В ее тихом голосе слышалось смущение. Она сообщала мне, как обрадовалась встрече с Матиасом, тому, как он вырос и повзрослел.

— Хорошо, что у него восстановились отношения с отцом. Надеюсь, ты думаешь так же, Рената?

— Да, мама, я согласна с тобой.

— Он хочет сейчас хорошо подготовиться к экзаменам на аттестат зрелости, а уж потом решит, что делать дальше. Правда, это очень разумно?

— Я тоже так думаю, мама.

— Рената, ты нашла общий язык с Матиасом? Он сказал, что здесь все в порядке.

— Да, мама, это так.

— Ты не представляешь, как я рада этому, Рената, детка моя.

На это я не ответила. Что я могла сказать? Опять вспомнить ее нечестную игру? С ней я еще не нашла общего языка.

— Ты не спрашиваешь о моем самочувствии. Конечно, я не могу от тебя этого требовать. Но в любом случае костыли мне больше не нужны. Сиделка тоже.

Она ждала, как я отреагирую на ее слова. Я переложила трубку в другую руку, телефонный шнур при этом запутался, и я прекрасно слышала, что мама ждет моего ответа. Я не чувствовала ни страха, ни смущения. Потом я расслышала слово «Камилла» и снова приложила трубку к уху.

— У тебя была Камилла. Ты не представляешь, как я рада, что этот конфликт тоже исчерпан. Нужно только сделать шаг навстречу, и все пойдет на лад, а плохое позабудется.

У меня запершило в горле, как при приступе смеха, но я не засмеялась. Мое покашливание мама сочла или хотела счесть за ответ, потому что продолжала говорить дальше:

— Она ждет ответного визита. Рената, ты поняла? Я говорю о Камилле. Ты должна навестить ее.

— Сейчас я вряд ли смогу, — сказала я.

Мама сразу же использовала некатегоричность моего отказа и перешла в наступление.

— Может быть, ты сможешь прийти хотя бы ко мне. Тогда мы вместе попробуем понять друг друга. — И потом добавила тихим голосом, который я уже с трудом переносила: — Я старая женщина. Ты не должна судить меня так строго. Я очень сожалею, что так вела себя по отношению к тебе.

Последнее предложение далось ей тяжело, но она сказала его, так как любила во всем дисциплину. Однако я ей больше не верила.

— Я навещу тебя чуть позже, мама. Пожалуйста, будь терпелива.

* * *

— Пожалуйста, потерпите, не прогоняйте меня. Я уже два часа жду ее. Я должен поговорить с ней. Это важно для меня и, я думаю, для нее тоже.

Я подхожу к своему дому. Ко мне давно уже никто не приходил. Этот сюрприз для меня слишком неожидан. Я не испытываю никакой радости. Наоборот, мной владеют отрицательные эмоции. Он сразу же чувствует это.

Франц Эрб изменился. У него беспокойный, нервозный вид, глаза бегают, губы сжаты. Он не знает, что делать со своими руками. Я боюсь его. Мне кажется, что он вот-вот бросится ко мне.

Но он не делает этого, руки его повисают, плечи опускаются, он замолкает и, кажется, забывает обо мне. Я пользуюсь этим моментом и объясняю, что если у него какое-то важное дело ко мне, лучше отложить его до другого раза. Он берет себя в руки, на его губах появляется некое подобие улыбки, и, сосредоточившись, он вежливо говорит, что отнимет у меня немного времени.

Я уступаю. Он предлагает пройтись. Адрес квартиры, где я живу лишь несколько дней, он нашел в записной книжке своей жены. Серый костюм, в котором он пришел, не идет ему, — кажется, что он с чужого плеча. Мимо нас проносятся автомобили, раздаются приглушенные звонки трамваев. В такой обстановке тяжело начать серьезный разговор. Наконец он спрашивает, знаю ли я, что Юрген и Верена хотят уехать из Европы. Я равнодушно подтверждаю это. Я поднаторела в демонстративном проявлении своего равнодушия и убеждаю себя в том, что мне это легко дается.

— Я был у вашего мужа, — говорит он и затем поправляет себя, — то есть у мужа Верены. Я просил его изменить свое решение, но он отказал мне.

Я невольно останавливаюсь. Мне трудно представить себе Франца Эрба в качестве просителя у Юргена. Я отказываюсь понимать это. Насколько я знаю, он не хотел иметь никаких отношений с мужем своей дочери, а с Вереной встречался наедине.

— Вы действительно верили, что сможете повлиять на решение Юргена?

— Да, — отвечает он, — по очень простым соображениям. Я люблю Верену. Он тоже ее любит. Я думал, что тот, кто любит Верену, поймет, как тяжело ее потерять.

— Разве вы ее теряете?

— Когда находишься на большом расстоянии друг от друга, происходит отчуждение. Я боюсь, что не выдержу этого.