Поля чести

Из выпавших на ее долю испытаний Алина вынесла какую-то затаенную печаль, поражавшую всех, кто был с ней знаком, и ее нежный голос только усиливал впечатление грусти. Голос был поразительный — это вам всякий подтвердит, — звук, исходивший из золотого рта, заставлял немедленно забывать об ее исполинской фигуре, которую она носила между полками и прилавками магазина, всей душой желая сделаться изящнее, подобно тем сверхделикатным людям, которым всегда кажется, что они занимают слишком много места.

Челюсть была ей под стать. Что ж тут скажешь, если она не вмещалась в масленку-корыто. Винтикам, болтикам, ластикам сразу стало тесно. Стоило только что-нибудь тронуть на буфете, как они, точно неоперившиеся птенцы, бесцеремонно вышвырнутые из гнезда пришлой кукушкой, оказывались на покрытом серым линолеумом полу кухни. С этим нужно было что-то делать. Тогда расчистили край буфета и положили тяжелый протез подпоркой к этой горе во избежание обвала.

Положили и перестали обращать на него внимание. Только беспокойные взгляды гостей напоминали нам иногда, сколь неуместна тут вставная челюсть. Потом обнаружилось, что она замечательно подходит на роль пресс-папье. Очень удобно было поместить на видное место письмо или счет и прижать массивными золотыми зубами. Мы обедали рядом за столом, и они нас нисколько не смущали.

Все пошло прахом, покатилось под откос. Да разве допустил бы наш отец, с его неуемной энергией, чтобы в гараже завалились ворота. Он неусыпно следил, чтоб не появилось нигде ни трещинки, ни щели, чтоб краска не отлупилась, крыша и трубы не текли. Пусти его в Венецию, он бы спас «Светлейшую» от затопления, фасады бы зацементировал, дерево пластиком «Формика» покрыл, каналы осушил, гондолы по рельсам пустил — но Венецию спас. Он мечтал о саде в стиле Людовика XIV — с гротами, каскадами и нишами в цветах. Тетушка даже начала беспокоиться, что в этом саду не разместятся ее святые. Все, что осталось от этой безумной мечты, — это карандашный план на листке бумаги да гранитные глыбы, привезенные из Бретани в багажнике автомобиля: их сложили у садовой стены, где они вскоре заросли травой.

Такого рода титанические труды затмевали, конечно, его реставрационную деятельность более утонченного свойства — починку кукол, сперва для собственных дочерей, а потом, когда слава нового кукольных дел мастера возросла, и для всех девочек в округе, приносивших ему в надежде на излечение своих целлулоидных младенцев без глаза или руки. Он приставлял им недостающие органы. Для этого в своей мастерской среди банок с гвоздями он коллекционировал части тела пришедших в негодность голышей — глаза, головы, руки, ноги: ну прямо выставка жертвоприношений. Случалось, куклы выходили из мастерской с глазами разного цвета или с разными ногами: одна другой короче, розовей, толще, — но девочки, похоже, разницы не замечали.

Гараж на краю сада, построенный отцом нашего отца, выходил на улицу металлическими воротами — дерзкой новинкой для тех лет. Успех Эйфеля и слава Венделей сыграли не последнюю роль в выборе Пьера. Боясь не поспеть за веком, он уверовал, что железо — долговечнейший из материалов и что только металлическая броня оградит его дом от нападок времени.

Поскольку за воротами никто не следил — а их надо было шкурить и красить раз в три года, — ржавчина легко с ними расправилась. Сначала вокруг заклепок выступили охряные атольчики, затем они разрослись в острова, образовали континенты, подобно коралловым рифам разъедая зеленую карту ворот. В конце концов их постигла участь Помпей, и только несколько лоскутков сохранившейся кое-где краски напоминали об их славном прошлом. В них можно было пальцем продавить дырку. Изъеденные ржавчиной листы железа шелушились, точно кора платана. Перед тем как их заменили, ворота сделались до такой степени опасными, что нам запретили к ним подходить. Мы могли подцепить металлическую занозу и заболеть столбняком, нас грозили раздавить тяжелые створки или пронзить отпаявшиеся рейки. Всякий мусор залетал в гараж из соседнего сада, и гнездившиеся под крышей ласточки использовали его для строительства гнезд; теперь их никто не беспокоил, они кружили и покрикивали в свое удовольствие.