Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

Водь, весь и ижора, мордва, вогулы и остяки (ханты и манси) включались в группу финских племен, однако «чухна» («чудь», «чухонцы») в этнографических очерках трактовались весьма неоднозначно – то в качестве русского названия всех финнов[660], то как одна из «отраслей» финского народа; могли отождествляться со всеми финскими племенами, потомками местного автохтонного населения Ингерманландии; зачастую под ней понималось финское население Финляндии за исключением карел[661] или, напротив, чухонцы считались частью карел. Чаще, впрочем, чухной именовали финские племена в целом, к которым относили и эстов, и финнов, и мордву[662]. В учебнике Мостовского к финской семье отнесены финны или финляндцы, лапландцы, карелы, эстонцы, а также зыряне, пермяки, вотяки, вогулы, черемисы, мордва и мари – как вторая в иерархии общность[663].

Отсутствие единой классификации финских народов во второй половине века объясняется просто: они изучались представителями различных наук и их лингвистический, антропологический и этнографический варианты не всегда совпадали, тем более что существовали значимые разночтения теоретического характера – например, версии расовой принадлежности. Однако за этими трудностями стояла еще одна – гораздо более важная – проблема. Номинация народа (этноса) и его «отраслей» (этнических групп) призвана была выполнять ряд дополнительных, причем не только чисто таксономических, задач: она устанавливала их физическое и историческое родство, что должно было определить точное место народа на эволюционной шкале и в родовой «таблице». Точная фиксация, в свою очередь, влияла и на их описания: образованные наблюдатели стремились увидеть и обнаружить именно эти – известные из классификации – признаки и свойства групп. Чтобы узнать особенное (например, региональное), необходимо было владеть информацией об общем – о качествах, присущих всему народу в целом. Всякая неопределенность затрудняла последующую идентификацию, порождая противоречивые варианты в, казалось бы, объективном описании. В отношении финских народов, родство между которыми расценивалось как бесспорное, сложности были вызваны, на наш взгляд, тем, что природный фактор, которым объяснялось этническое своеобразие в границах этноса, в этом случае был вовсе не очевиден: финны Финляндии и мордва или тверские карелы и остяки (ханты) проживали в несходных природных условиях, но сохраняли устойчивые элементы языковой и культурной общности. Степень цивилизованности также оказывалась не связанной с благоприятностью климата.

Гораздо более сложной, нежели простая номинация народов, оказалась проблема соотнесения двух типов сведений: с одной стороны, перечня этнонимов, а с другой, их соответствие друг другу на разных этапах исторических описаний и современной научной классификации различных племенных групп или «отраслей». Эти «отрасли» объявлялись органической частью каждого народа на основании двух видов аргументации: а) могли быть обнаружены в качестве сохранившихся остатков древних этнических элементов по данным археологии, антропологии и истории языка (как, например, карелы в качестве финского племени или краковяки как потомки белохорватов) или же б) по географическому признаку, если этнорегиональная группа в течение длительного времени проживала с основным этносом (именуемым чистым этническим типом) в составе единого государства (например, курпики или подлясаки). Имели значение и факторы косвенные: близость диалектов, участие в государствообразовании и, конечно, передаваемые по наследству «врожденные» признаки (антропологический тип и нрав). Сходство нрава или характера отдельных групп считалось одним из важнейших этномаркеров.

Путаница, вызванная разными традициями наименования, влияла и на практику этнографических описаний. Номинация в них не унифицировалась, авторы или составители использовали все виды имеющихся сведений и, как следствие, применяли этнонимы, которыми оперировал непосредственный наблюдатель, обращавшийся с ними довольно произвольно – в зависимости от информированности и уровня образования. Даже язык народа мог определяться как «соответствующий» названию этноса: карелы «должны были» говорить на карельском диалекте и в российских губерниях, и в восточно-финляндских. Но в гораздо более сложном положении оказывались различные региональные группы, точная степень этнического родства которых с соседями установлена не была или оказалась спорной: это, например, финские группы ижора и савакот или польские подлясаки (полешуки). Следует подчеркнуть, что именно в этих случаях наиболее яркое выражение получала зависимость «видимого» от «знаемого». Иллюстрацией могут служить, например, записки о путешествиях по Финляндии A.B. Елисеева.